Коломна

А ее нигде не было! Не было видно милого личика в обрамлении золотистых, как солнце, волос, и карие сверкающие очи не смотрели на Рата так, что ради одного такого взгляда хотелось совершить самый настоящий подвиг.

И где ж, интересно, пропадала сейчас Ясна? Почему не выбежала встречать? Дежурила по кухне? Или осталась прибраться в ткацкой?

– Рад видеть тебя, друг!

Рат оглянулся, обнялся с улыбающимся Сгоном – ну, хоть этот на месте. У него и спросить…

– Плохи дела, друже, – отведя Ратибора за башню, десятник оглянулся по сторонам и понизил голос.

Скуластое, с рябью, лицо Сгона исказилось внутренней болью.

– Что?! – холодея, Рат схватил приятеля за грудки. – Что с Ясной?! Где она?!

– Я понимаю, тебе сейчас трудно, друг…

– Так что же произошло? Не томи.

– Ясна в Маринкиной башне, – тревожным голосом промолвил Сгон. – Ее забрали волхвы. По жребию – быть ей невестой Великого Био на завтрашнем празднике!

– Невестой Био? Ей?!

– Так уж выпал жребий, – поджав губы, десятник скорбно качнул головой. – Никто в башнях не будет противиться воле волхвов.

Ратибор дернулся:

– Я ее спасу! Спасу, во что бы то ни стало.

– И что ты сделаешь? – насмешливо переспросил Сгон. – В одиночку прорвешься в узилище? Да от тебя только клочки полетят, едва ты только к нему подойдешь! И ты сам прекрасно это знаешь.

– Знаю. Но не сидеть же сложа руки! Надо что-то придумать… придумать…

– Да-а… – бесцветные глаза десятника светились участием и желанием хоть как-то помочь другу, хоть чем-то утешить. – Невеста бога… страшная смерть. Несчастная Ясна… как она будет мучиться во чреве Великого Био – невесты божества никогда не умирают быстро.

– Я выкраду ее сегодня же!

– Дурак! – снова оглянувшись по сторонам, Сгон понизил голос. – Из башни мы ее не выкрадем, но вот отбить… Великий Био – старый спятивший робот, нужный лишь жрецам. Доколе он будет пожирать наших дев, питаться нашими ранеными и убитыми? Зачем он нужен? Ах, бедная Ясна… ее ждет страшная, жуткая смерть! На глазах у всех… и у тебя на глазах тоже, мой друг.

– Она не умрет, – жестко прищурился Ратибор. – Умрет спятивший робот. И в самом деле – доколе…

Сгон удивленно моргнул:

– Ты хочешь…

– Да! – серо-стальные глаза проводника сверкнули яростью. – Я сделаю то, что ты подумал. А потом, пока все не опомнились, заберу Ясну и уйду. Уйду к маркитантам, а там… там будет видно.

– Не надо никуда уходить, – неожиданно возразил десятник. – Оружие, что я тебе подарил… оно не так уж заметно. Если сделать все правильно, обдумать – никто ничего не поймет. Просто подумают, что Великий Био отказался от жертвы. Так ведь было года три назад, помнишь? Вокруг Био тогда бегали жрецы – смазывали какие-то втулки. А жертву так и не принесли… вот и сейчас…

– Я понял тебя, друг! – взволнованно отозвался Рат. – Так все и сделаем. И да сопутствует нам удача!

– Да, чуть не забыл! – Сгон сунул руку за пазуху и протянул приятелю… сшитые меж пластинками коры черной березы листочки. Стихи… Те самые…

– Ясна передала их для тебя… успела.

– Коль судьба, расстанусь и с жизнью я, – шепотом прочел Ратибор. – А с мечтой расставаться боязно…

В подземелье Маринкиной башни ярко горели лампы, питаемые от ветряка, когда-то приобретенного у маркитантов за дюжину пленных лесных девиц. Каким образом сила ветра преображалась в свет, не ведали даже волхвы, предпочитая объяснять все волшебною волей великих богов.

Ясну привели сюда еще прошлым утром. В ткацкие мастерские явился жрец, позвал. Старшая, матушка Фекла, отпустила беспрекословно, еще бы – кто бы осмелился спорить со жрецами?

Нет, девушку не хватали, не били, не тащили никуда, просто завели вниз, в подвал, освещенный необычно ярким светом, да попросили обождать. Правда, тщательно обыскали – забрали зеркальце и сшитую суровыми нитками книжку, стихи, на которые младший жрец немало дивился, а потом передал случайно заглянувшему в Маринкину башню Сгону. А, если точнее, рябой десятник их сам выпросил – почитать. Что ж, Ясна не возражала, тем более, Сгон вроде как дружил с ее возлюбленным, увы, ныне отсутствовавшим. Хоть сообщит, скажет, где искать, ежели к вечеру не выпустят.

Так бывало – может, какая-нибудь заразная болезнь, хотя девушка никакого недомогания не чувствовала, но ведь не зря же всех девчонок не так давно тщательно осматривали волхвицы, заставляя раздеваться догола – тьфу! Может, что-то заметили, нашли и теперь собрались лечить. Если болезнь, так будут лечить и скоро из башни не выпустят, так, говорят, было уже с девчонками из Семеновской башни. Их тоже осматривали, а потом двух заперли в Маринкиной башне, чем-то кололи, но через пару недель выпустили, сказали, что те выздоровели и опасности нет. Правда, родителям дев все разъяснили сразу… Так у Ясны родителей-то не было, сирота, единственный близкий человек – Ратибор, так и тот где-то в дальних болотах рыщет.

Сгон все ж подмигнул, успокоил, мол, Рату, как тот вернется, обязательно сообщит. Потом вместе со жрецом тщательно измерил входную дверь мерной лентой – видно, затем и приходил, вовсе даже не случайно – да, махнув рукой, ушел. И волхв тоже ушел, и дверь захлопнулась как-то неслышно, оставив больную – или все же узницу? – одну.

Правда, соскучиться девушка не успела, волхв вскоре вернулся, принес и вкусной еды, и питье – пахнущий травами сбитень, какой Ясна до этих пор только по праздникам и пивала. Не-ет, значит, не узница, ничем перед жрецами не провинилась, разве узниц-то вкусностями такими кормят? Тем более, на серебряной-то посуде! Ежели б в прошлый год дело было, так подумала б дева, что не иначе как в невесты бога ее готовят! Но, то в прошлом году, а нынче, после множества похорон, Великий Био сделался на какое-то время сытым и милостивым, и никаких дев себе не требовал, волхвы даже жеребьевку среди красавиц не проводили. Так что в невесты-то к божеству еще собираться рановато!

Подумав так, узница выпила целый бокал вкусного сбитня да, вытянув ноги, прилегла на узкое низенькое ложе. Яркая лучина под потолком – называлась она «лампа» – вдруг потускнела, и свет от нее вдруг полился не белый, как днем, а желтый, с буровато-красным оттенком, как бывает иногда на закате солнца. Какая-то тень дернулась под потолком, и вдруг оттуда, прямо к ногам Ясны спустилась, махая крылами, крупная серая птица, чем-то похожая и на сороку и на ворону одновременно. Перья серые, вороньи, а бока, как у сороки, белые. Клюв же…

Рассмотреть клюв девушка не успела – воздух в подвале задрожал, словно бы откуда-то вдруг повеяло ветром, и странная птица прямо на глазах обратилась в неписанной красоты девицу, зеленоглазую, в зеленом же, под цвет глаз, старинном платье с кружевным воротником, разноцветными фестонами и ленточками, с распущенными по плечам темными, чуть волнистыми, волосами.

Странно, но Ясна ничуть не удивилась своей неизвестно откуда взявшейся соседке, словно все так и должно было быть: сначала птица, а потом – девушка. Мало того, узница даже знала, как прекрасную незнакомку зовут.

– Я – Марина…

Ну, конечно ж! Кто же еще? Хозяйка башни явилась!

– Отец мой магнат, по фамилии Мнишек, а я дочь его, – красавица улыбнулась, шевельнув пальцами, унизанными золотыми, с драгоценными камнями, перстнями. В ушах колыхнулись вытянутые, с изумрудами, серьги. Такой же изумруд, только побольше, граненый, у Марины на груди, на тонкой цепочке.

– Двух мужей я любила, двух… – тихо, словно сама себе, промолвила дева. – Первый был Димитрий и второй был Димитрий, и… И жили мы на Коломне, и была за мной Коломна, и чины были царские все: бояре, и дворяне, и дети боярские, и стольники, чашники и ключники, и всякие дворовые люди. А писалася я «царицею»! И был у меня дружок – Иван… Иван Заруцкий – не человек, огонь! И я с ним пошла, и с сыном моим малым, да поймали, замуровали… Здесь, в этой башне и замуровали. В двадцать шесть лет – смертная неволя, тоска… Ах, душно мне, душно, стены теснят! На волю хочу, на волю…