"Господин мертвец" (СИ)

- Докладывать мне о расстоянии до переднего края, - приказал Дирк Эшману, сам не зная, зачем, - Через каждые сто метров!

- Не хотите упускать даже мельчайшей детали этого спектакля? – голос за его спиной был тяжел и хрипл, точно это горная лавина несла в себе слова-глыбы вперемешку со льдом и камнем, - Сегодня у вас, пожалуй, лучшие места.

Дирк повернулся и уперся взглядом в черную сталь, во многих местах покрытую вмятинами и обожженную. Кое-где она была тронута ржавчиной – рыжие оспинки походили на шлейф звезд в непроглядном ночном небе. Большая неповоротливая туша каким-то образом сумела протиснуться внутрь блиндажа и теперь наблюдала за самим Дирком – как он сам наблюдал за полем боя. Глухой шлем уставился на него провалами мертвых глазниц.

- Явление Командора… - буркнул от перископа недовольный Эшман.

- Штерн!..

- Он самый, господин унтер-офицер, - прогудел шлем, - Я слышал, вы зарезервировали за собой лучшую ложу на этот спектакль.

- Только паясничающего штальзарга мне не хватало на наблюдательном пункте!

- Мне нетрудно и помолчать, господин унтер. Размышлять можно и молча. Я просто подумал, что сейчас мы размышляем об одном и том же. Хорошие места для хорошего зрелища, - стальная гора заскрипела, - Есть сцена, есть зритель, а где-то, наверно, и режиссер…

- В другое время я поболтал бы с тобой, Штерн. Но не сейчас. Мы в бою, даже если не звучат выстрелы.

- Конечно, господин унтер, - пророкотала махина, способная разорвать «Висельника» пополам одной ковшеподобной рукой, - В бою и в то же время как бы вне боя. Зрители. Мертвецы, наблюдающие за войной с небес. Популярный сюжет в эпоху художественного романтизма. Мертвецы ждут, когда прольется…

- Четыреста метров! – доложил от перископа Эшман.

Пустая победа. Бой без противника. Бесконечные цепи, ползущие, извивающиеся. Фон Мердеру так нужна его жалкая победа, что он разыграл целое представление.

Представление? Сцена? Про сцену что-то говорил Штерн…

- Что ты несешь?

- Всего лишь мое восприятие, господин унтер. Вы же знаете, я не в себе.

- Это верно, тебя давно надо было освободить от службы. Чего доброго, скоро ты станешь невменяем.

- Штальзарги не сходят с ума, - мертвый голос Штерна приобрел странную задумчивость, - Просто они теряют необходимость в словах. А потом и в том, что эти слова связывают. Но вам бы это вряд ли понравилось. Вы слишком привязаны к подобным вещам.

- Спасибо, - язвительно сказал Дирк, - Отличная тема для беседы на поле боя. Но я не уверен, что хочу задаваться подобными вопросами здесь и сейчас.

- Никогда не знаешь, когда перейдешь в новое качество, - рассудительно заметил штальзарг, - Об этом редко извещают заранее. Например, я однажды сидел за пулеметом, пил из кружки паршивый, но горячий кофе, принесенный кем-то из сослуживцев, глядел в небо, наслаждаясь спокойной минутой… А уже через мгновенье я уже летел прямо в ад, успев еще заметить, как мои собственные внутренности испачкали пулемет и как с раскаленного ствола свисают мои же дымящиеся кишки. А потом я открыл глаза и понял, что многие слова мне больше не понадобятся. «Кишки». «Дом». «Дети». «Боль». Или, например, «ноги». У меня не осталось тех вещей, для которых нужны эти слова. А слово, не привязанное к вещи, мертво, как мертвы мы все.

Дирк уже собирался приказать Штерну заткнуться, но обнаружил, что монотонный голос исполина помогает ему отвлечься от созерцания бегущих людей в серой форме. Что-то неправильное было в этих людях. Все оттого, что нет выстрелов, подумал он.

Победа без боя. Фальшивая. Мертвецы наблюдают за…

- Триста метров! – выкрикнул Эшман.

Дирк и сам видел, что передовым порядкам осталось преодолеть совсем немного, чтобы навалиться на передний край обороны и прорвать его, разметав мешки и колючую проволоку. Всего несколько минут. Штурмовики Крамера уже достают ножницы для проволоки и кусачки, рассыпаются на боевые группы. Издалека они выглядели барахтающимися в темном водоеме мошками.

Взвод Йонера немного запоздал, он разворачивался в траншеях по левую руку от «листьев», фигуры в серых панцирях торопливо занимали пулеметные гнезда, обкладывали их мешками, суетились у бруствера. Дирк разглядел кого-то, похожего на Йоннера, и махнул ему рукой, но ответа не дождался.

Неподалеку расположилось противотанковое отделение Херцога, молчаливые мертвецы тщательно устанавливали на сошки свои огромные ружья, длинные, как древние аркебузы. Они выглядели недовольными, и Дирк мог их понять – работы для них не ожидалось. Разве что перепуганным жаворонком вспорхнет из французских траншей какой-нибудь мальчишка в форме, и одно из ружей громко сухо кашлянет, стерев с грязного неба его тонкий силуэт.

Штерн стоял на прежнем месте, упершись огромными руками в бетонный створ блиндажа, трещавший под его тяжестью.

- Кажется, сегодня им не нужна наша помощь, - протяжно сказал он, наблюдая за полем, которое казалось дрожащим от усеявших его шевелящихся точек, - Но так бывает редко, сами знаете. Завтра или еще через несколько дней нас перекинут дальше. Опять на восток или куда-нибудь еще. И все повторится. В мире всегда все повторяется, что в мире живых, что в мире мертвых.

- Мы там, где мы нужны, Штерн.

- Думаете, когда-нибудь настанет время, когда от нас откажутся? – смешок штальзарга царапнул барабанные перепонки, - Вы же сами в это не верите, господин унтер. Мертвецы – ходкий товар. А люди всегда были слишком жадны, чтоб подумать о его цене. Они привыкли, что он достается им бесплатно, а они могут им распоряжаться. Миллионы покойников – свежих, лежащих в гробах, старых, полусъеденных червями, древних, превратившихся в труху. Лежат в земле, покорные, готовые встать и выполнить приказ. Кто и когда отказывался от такого?

- Это война, - сказал Дирк, и слова эти прокатились по языку как-то неправильно, легковесно, как холостой патрон с пороховой навеской, но без пули, - Если сегодня мертвецы не возьмутся за оружие, завтра их станет стократ больше.

- Да, люди – мастера находить причины. Тот, кто почти две тысячи лет назад зачем-то воскресил старого Лазаря, тоже наверняка имел на него свои планы. Хотя вряд ли в него швыряли мусором и называли смертоедом…

- Теперь ты богохульствуешь.

- Я христианин, знаете ли. Но, может, это и есть ад, господин унтер? После смерти тебя заставляют вернуться в мир живых. Расплатиться с долгами. Просто в библейские времена было мало тоттмейстеров, или как они тогда назывались… Возвращение из царства мертвых казалось благом, чудом… А теперь молодые ополченцы пачкают штаны, стоит только упомянуть о прошении в Чумной Легион. Поняли цену чуда. На самом деле, поняли куда раньше… Вам приходилось слышать, что только Третий Лионский Собор постановил признать неканоничными те отрывки библейских текстов, в которых апостолы Петр и Павел, подобно Иисусу, тоже воскрешали людей?.. Церковь решила, что это слишком напоминает о тоттмейстерских трудах. А в тринадцатом веке тоттмейстеров уже боялись. Боялись чуда. Того самого, которого ждали, может, тысячи лет. Спуститься в царство Аида, вывести оттуда к свету чью-то душу… Чудо оказалось с душком. И перестало быть чудом. Если бы «Мертвую красавицу» братья Гримм писали бы несколькими веками ранее, поднятая из мертвых заезжим тоттмейстером принцесса жила бы с ним долго и счастливо, а не умертвила бы его обманом. Если бы легенды о короле Артуре слагались парой веков позже, он, убитый на поле битвы, не ждал бы воскрешения в своем склепе. Чудо сделалось проклятьем, везунчики – приговоренными грешниками. Чудотворцы – исчадием ада. Разве нет в этом мрачной иронии?

- Кажется, у тебя остается слишком много времени для размышлений, Штерн.

- Да, недостатка времени я никогда не ощущал. Честно говоря, много времени у меня появилось только после смерти. До этого вечно был занят. До войны работал, думал о том, где взять денег и набить живот. Потом пришлось думать о другом – где разжиться куревом, как спрятаться от огня, у кого раздобыть целые сапоги. А потом я увидел свой пулемет со стороны. И связку дымящихся внутренностей на нем. Моих внутренностей. Мое чудо длилось три дня. Три дня Брюннер с помощниками раскладывали то, что от меня осталось на столах, подгоняли доспехи, готовили меня к переносу в новое тело. Три дня я думал об этом, глядя на то, как Брюннер, ругаясь под нос, выбрасывает в мешок те части, которые уже не пригодятся. Их оказалось так много…