Двойной бренди, я сегодня гуляю (СИ)

Тем необъяснимее его влияние на команду. Барнардцы — понятно, но наши-то с чего так к нему липнут? Надо видеть, как у них загораются глаза, стоит ему вступить в разговор или помочь кому-то с каким-то рутинным делом.

Вполне возможно, пришло в голову Мэлори, здесь высовывает нос старое посконное суеверие. Удачи экспедиции начались с приезда Лаи, вот ребята и ставят подсознательно своё везение ему в заслугу. Рассматривают его как талисман. Что ж, Мэлори не против тотемов; лишь бы тотемное животное знало своё место.

Доведя эту мысль до конца, он почти успокоился. Он проверил выход в библиотечные ресурсы Марнета. Подключение наконец наладили. Мэлори выбрал ссылку "Предполагаемые изотопные датировки разрушения марсианских городов и скорость отложения почв на Марсе" и погрузился в чтение.

— Носорог исстрадался, — сказал Коннолли. — Ходит вокруг Вика и ищет, в какое место его боднуть.

Дело происходило вечером, в комнате отдыха. Кроме него, там были только Лика, Флендерс и Лагранж. В углу в кресле развалился Фоо, но он не принимал участия в разговоре — заткнув уши наушниками, он с видом полного блаженства крутил на видеоплеере какой-то устрашающий вестерн древних времён, где по экрану носился Гойко Митич в нейлоновом парике.

— Ты думаешь? — тревожно спросил Флендерс. — Я обратил внимание, что он ведёт себя с ним как-то натянуто, но, по-моему...

— По-твоему, он спит и видит, как бы выпить с ним на брудершафт? — перебил Коннолли. — Джеф, я знаю Носорога. Я учился у него, когда был студентом, хотя он меня вряд ли помнит. Но я-то его помню. И если ему кто-то пришёлся не по душе, то это по-научному называется "холодная война".

— Пока ещё не война, — поправила Лика. — Пока Мэлори изучает его — силится понять, что он такое.

У Флендерса по спине пробежали неприятные крысиные лапки. Лучше пока молчать об их разговоре, решил он. Он надеялся, что не сказал тогда ничего лишнего.

— На какую мозоль он ему наступил? — вслух сказал он. — Классный профессионал, человек замечательный, а Мэлори почему-то смотрит на него, как на взрывное устройство.

— Именно поэтому, — сказал Лагранж с каким-то сожалением в голосе. — Неужели не понятно?

— Потому, что он профессионал? — спросила Лика. Лагранж массировал себе кисти рук, с хрустом разминая узловатые пальцы.

— И это тоже. Хуже другое. И бедняга Виктор не подозревает, насколько это хуже.

Он свесил руки между колен и прищурился.

— Вы знаете, что в барнардских языках нет таких слов, как "индивидуальность" и "самовыражение"?

— Что за ребусы, — насупился Коннолли. Флендерс был озадачен не меньше.

— Откуда у вас такие сведения, Симон? Насколько я могу судить о барнардской цивилизации, на муравьиную кучу она не похожа. Яркость и независимость у них очень даже ценятся.

— Неверное слово, Джеффри. Не ценятся. Можно ли сказать, что у землян ценится умение ходить на двух ногах?

— Ну, — поразмыслив, сказала Лика, — у тяжелобольных, наверное, да.

— Разве что у больных, — сардонически усмехнулся француз. — Для барнардца чувство собственного достоинства — естественный орган. Мне приходилось читать лекции по земной истории студентам с Барнарды, и у меня вечно возникали проблемы — в том числе с либерализмом. Было невозможно растолковать барнардцам, что такое "борьба за права и достоинство личности". Для них это какая-то дикая несуразица. Как если бы...

Несколько мгновений Лагранж напряжённо подыскивал аналогию; морщины у него над бровями стянулись полукругом от мыслительных усилий.

— Вы можете представить себе индейца — не навахо или сиу, а из какого-нибудь крошечного племени, из тех, что ещё продолжают жить по обычаям каменного века в заповедниках Амазонии? Вообразите, что этот индеец — голый, с палочкой в носу, весь в боевой раскраске — гордо марширует с плакатом, на котором написано, что он борется за своё законное право обладать нейронными рефлексами?

— Дадаизм какой-то, — сказала Лика. — Или кино XXII века.

— Кажется, я догадываюсь, — Флендерс потёр мочку уха. — У индейца ведь и так есть нейронные рефлексы, иначе он был бы мёртвым?

— В точку, Джеффри. Нейронных рефлексов у него предостаточно, хотя сам он об этом не знает. И хотя в его языке вообще нет слов для обозначения этого понятия. Так вот, перенесите на Барнарду наш классический либерализм — и Монтескье, Локк, Джордж Вашингтон окажется в роли голого индейца с абсурдистским плакатом.

— А вы философ, Симон, — сказал Флендерс. — Оригинальная мысль — борьба за право на нейронные рефлексы...

— Пожалуй, пришлась бы по вкусу какой-нибудь политической партии 2050-х, — засмеялся Коннолли.

Лика оглянулась через плечо на Фоо.

— Миай точно больше интересуется индейцами без плакатов.

Стажёр был с головой погружён в происходящее на экране видеоплеера. Он сполз на самый край кресла и взвизгивал от восторга каждый раз, когда в фильме гремел одному ему слышный выстрел.

— Вы зря смеётесь, — укорил их Лагранж. — В определённом смысле Виктор ничуть не менее наивен, чем Миай, хотя он и старше. Он может потрясать нас своим английским и походя ссылаться на земную литературу, но кое-каких уроков земной культуры он так и не усвоил. Или не захотел усвоить.

— То есть земных представлений о субординации? — спросил Флендерс.

— Я бы выразился жёстче. Он не в состоянии понять, что для некоторых землян существуют только две формы взаимоотношений: либо ты, либо тебя.

Флендерс сидел как на иголках. Дурак, мысленно обругал он сам себя. Ты вообразил, что его и впрямь интересует твоё личное отношение к Виктору. А бояться следовало совсем не этого. Конечно, девять из десяти, что Мэлори гомофоб, но в данный момент твои чувства к Лаи его не занимали ни на вот столько. На самом деле он ждал, что ты брякнешь что-нибудь такое, что даст повод к нему придраться... Для таких, как Мэлори, вопрос "ты или тебя" существует исключительно в переносном смысле.

— В переводе на более вульгарный язык, — вмешался Коннолли, — Носорог его пытается нагнуть. Так я говорю?

— Верная формулировка. Но вряд ли у него что-то получится, если только Виктор сгоряча не сотворит какую-нибудь капитальную глупость.

— Ну, он же не студент-первокурсник, — возразил Флендерс. — Мэлори тоже не понимает, на кого он напал. Он привык не воспринимать барнардцев всерьёз, вот и прёт по инерции.

— Как он относится к барнардцам — фактор второстепенный, — сказал Коннолли. — Мэлори не любит независимых. Это фактор номер один. А то, что Вик не считает себя его подчинённым, только полный идиот не заметит. Он же у нас Казак.

— А Мэлори, значит, Екатерина Вторая? — не без сарказма откликнулась Лика.

— При чём здесь Екатерина Вторая?

— Для тех, кто не специализируется на славянской истории, я бы хотела напомнить, что стало с теми казаками, в честь которых наш друг получил свою кличку. Они отказались признавать господство Екатерины, и императрица попросту разогнала их силовыми методами.

— К счастью для Виктора, Мэлори не располагает силовыми методами. Да и гнать его отсюда некуда. Он даже штрафные вписать ему не может — ведь Виктор не член экспедиции.

— Так-то оно так, Джеф, но, если возникнет конфликт, Носорог попытается отравить ему жизнь всеми доступными средствами, — удручённо заявил Коннолли. — Я знаю, о чём говорю. Обидеть барнардца — это не на кафедре интриговать. Это не останется внутренним делом экспедиции. Мы все окажемся по уши в дерьме, и не отмоешься.

12. КАСПАР ГАУЗЕР

Марс, экспедиция D-12. 10 ноября 2309 г. по земному календарю (11 сентября 189 года по марсианскому).

— Какие-то проблемы? — недовольно спросил Мэлори, чувствуя, что дело неладно. Коннолли поставил поднос с ужином на стол и уселся, по видимости игнорируя вопрос.