Двойной бренди, я сегодня гуляю (СИ)

Она невольно оглянулась на Лаи — человек на портрете немного походил на него. Он стоял, повернув голову так, что на него падал свет от лампы сбоку. Выступающий из-под шапочки угол сбритых волос был нежно-зелёного оттенка, такого, какой можно увидеть на листьях южной мяты.

Выходит, чувство цвета у барнардских художников было развито лучше, чем она могла предположить. В юности Лика занималась живописью; она отошла за стенд, скрывший её от глаз Лаи, который не подозревал, что предметом её профессионального интереса вместо картин сделался он сам. Притаившись за стендом, Лика внимательно исследовала контраст между мятным цветом выбритого виска и тёмно-каштановыми волосами длинного локона. А ведь этот контраст не лишён привлекательности, вдруг подумала она.

Неизвестно, к каким бы ещё выводам её привело созерцание Лаи в профиль, но тут появился Коннолли. Услышав топот его сапог по гулким плиткам пола, Лаи обернулся.

— Ну как? — весело спросил он.

— Ты только не обижайся, Вик, но, между нами говоря, — Коннолли склонился и поглядел на него с хитрой ужимкой, — что это за музей? Ни одной голой ба...

Он осёкся, увидев Лику, выступившую из-за стенда.

— Ню, я хотел сказать, — поспешно завершил он. Лика едва не поперхнулась. Лаи, как истый барнардец, даже не пытался сдерживать смех, но смеялся он сердечно и совершенно необидно.

— Пора мне писать монографию о культурных шоках, — сказал он, отсмеявшись. — Со мной в молодости было ещё забавнее. Когда я студентом прилетел на свою первую стажировку на Землю. Представление о земной культуре я, конечно, составил по живописи и журнальным фото. Так я в первые дни после прилёта всё вертел головой — ждал увидеть на улицах голых землян.

Коннолли его признание совершенно обезоружило.

— Ну ты даёшь, Вик! Неужели ты правда был таким наивным?

— Представь себе, да. И я не исключение — многие барнардцы, особенно провинциалы, воображают то же самое.

— Лет двести пятьдесят назад у вас был бы шанс увидеть нечто подобное, — сказала Лика. — На рубеже двадцатого — двадцать первого веков существовали довольно многочисленные нудистские движения. Были даже пробеги голых велосипедистов. Примерно в 2060-е годы это запретили.

— Из каких соображений? — с любопытством спросил Лаи.

— Как нарушение принципа равноправия полов. Поправка к Антидискриминационному Кодексу ООН.

— Лика у нас эрудит, — сказал Коннолли. — Я про такое и не слышал. Где ты это выкопала?

— Случайно, в одном старом журнале.

— А как это связано с равноправием? — Лаи, как всегда, испытывал потребность вникать во все детали.

— Очень просто. У нас не одобряется публичное напоминание о биологической разнице между мужчиной и женщиной. А когда люди не одеты...

Ни с того ни с сего Лика обнаружила, что барнардец не слушает её. Взгляд его тёмных влажных глаз был устремлён куда-то в сторону.

— Йее-иу... — тихо выдохнул он, и даже не зная его родного языка, можно было распознать в его голосе изумление. Лика проследила за направлением его взгляда, и всё, что она собиралась рассказывать о нудизме и Антидискриминационном Кодексе, вышибло у неё из головы.

По музейному залу катилась инвалидная коляска. Восседавший в ней человек держал спину прямо и красиво, как всякий барнардец; но такого старого барнардца Лика не видела даже в кино. Его обтянутая жёлтой пергаментной кожей голова казалась головой мумии, хотя с макушки всё же свисала жиденькая седая прядь (барнардцы не лысеют). Глаз почти не было видно под сухими приспущенными веками. На нём была синяя парадная офицерская форма; высохшую мочку уха оттягивала тяжёлая золотая серьга с драгоценными камнями, морщинистые руки в перстнях сложены на коленях, прикрытых шалью, и по тому, как была подоткнута шаль, было понятно, что у него нет обеих ног. За коляской, на шаг или два позади, следовала девушка в форме Республиканской Женской Гвардии Таиххэ — в коротеньком белом платье, обшитом голубой и золотой тесьмой, в белых сапожках, с голубой лентой на туго завитых кудрях. Коляска, конечно, была роботизирована, но всё же девушка внимательно следила за её ходом, время от времени направляя её лёгким касанием руки. Группа двигалась медленно и торжественно, и было что-то гипнотизирующее в шорохе колёс по узорному полу и в размеренном шаге девушки.

— Вик?.. — Коннолли вопросительно дотронулся до рукава Лаи. Тот был так поглощён открывшимся зрелищем, что ответил не сразу.

— Ветеран... — прошептал он, не отводя глаз. — Ветеран Ночного Щита... Ошибки быть не может — видишь серьгу? Не думал, что кто-то из них ещё жив...

Возникший из ниоткуда Доран застыл на месте, глядя на старика в коляске. Лаи коротко сжал локоть племянника и шепнул ему что-то. Доран приоткрыл рот от восхищения.

— Ночная Атака была последней межконтинентальной войной, — шёпотом сказал Лаи. — Фаар нанёс ракетный удар по Таиххэ... Но это было ещё до рождения моего деда.

— Сколько же ему может быть лет? — потрясённо спросила Лика, кивнув в сторону офицера.

— Наверное, восемьдесят. Ночная Атака случилась шестьдесят два года назад...

Лика испытывала волнение и вместе с тем неловкость. На Земле даже в древние времена, когда не многим удавалось дожить до восьмидесяти, в этом не видели ничего феноменального. А в XXIV веке смерть в девяносто лет считалась безвременной. Правда, год на Барнарде немного длиннее, чем на Земле, но всё же... Ещё больше смущала её коляска. Земляне пользовались колясками только в случае тяжёлых поражений двигательной системы; старик же, судя по его позе, был вполне здоров, несмотря на дряхлость — на Земле ему бы просто поставили протезы из биополимеров. Столь откровенное проявление немощи в глазах земной культуры вызывало в лучшем случае жалость, в худшем — было сродни непристойности. Но этот человек нёс свою немощь с такой гордостью, как будто она сама по себе была его боевым орденом.

— Вик! А девчонка ему кто — наверное, правнучка?

— Не исключено. Но скорее всего, она просто получила право сопровождать его — в награду за какую-то заслугу.

Ветеран в коляске и девушка были уже в нескольких шагах от них. Лаи повернулся к ним лицом и почтительно скрестил руки — одну поверх другой — на узле шейного платка, как было принято здесь по штатскому этикету. Доран по мере возможности постарался принять ту же позу, хотя платка на нём не было. Лика не знала, что ей делать, и машинально просто вытянула руки по швам, и вконец сбитый с толку Коннолли последовал её примеру, а не Лаи.

Коляска поравнялась с ними. Девушка бросила взгляд на неподвижных наблюдателей — взгляд до странного приветливый, тёплый. Офицер медленно повернул в их сторону иссохшую, но всё ещё прямо державшуюся над синим расшитым воротником мундира голову и тоже посмотрел на них.

На увядшем морщинистом лице, больше похожем на лоскут покоробившейся кожи, вдруг раскрылись неожиданно живые и яркие чёрные глаза. Это было и жутко, и красиво — как если бы куча гнилых прошлогодних листьев вдруг заворчала и обернулась пятнистым леопардом. Улыбаясь одними глазами — у него давно уже почти не осталось лицевых мышц, — престарелый воин поднял руку и двумя пальцами коснулся своего седого локона чести.

Следовавшая за коляской девушка вскинула руку в приветствии Женской Гвардии, отставив локоть под прямым углом. На мгновение задержавшись перед безмолвно стоящими археологами, неразделимая в своей скульптурности группа двинулась дальше.

— Вот это да... — Коннолли выглядел притихшим. — Это они... нам?

— А то кому же, — сказал порозовевший и взбудораженный Лаи. С Дорана слетел весь хмель; глаза его горели восторгом, как у дошкольника. Смысл слов Коннолли был понятен только Лике. На Земле военные не салютовали штатским. Разве только правительственным боссам на больших парадах. Но уж никак не трём археологам и одному подвыпившему студенту, случайно встреченным в музее.

11. ИНДЕЕЦ С ПЛАКАТОМ