Охотник на звездном снегу

Тем не менее девушка засмеялась.

Похоже, мы с ней друг друга поняли, плотоядно ухмыльнулись я и мой Краснолицый Приятель, который начал проявлять неуемное любопытство и даже, кажется, уже собрался принять боевую стойку. Гм.

— Вообще-то я вовсе не блюстительница нравственности, — сообщила девушка каким-то чуть ли не заговорщицким тоном. — И даже сама курю.

— А как же здоровье?..

— Не стоит обращать внимание на все, что написано. Тем более на то, что пишут на сигаретных пачках, — ответила она, улыбаясь.

Ишь ты.

Нет, ну какие же зеленые глазищи, а?.. Что-то вроде бы как я растерялся. Как бы на самом деле. Ого. Трогательно.

— Это вы правильно заметили. Не стоит читать все подряд. Это я и сам себе постоянно напоминаю. Вот так прямо — Александр, говорю себе, не нужно… кстати, меня именно так и зовут — Александр, а для друзей обычно я просто Лекс. А вас как?..

Она рассмеялась — негромко, но очень весело. Нет, эти ключицы явно созданы для поцелуев, а между этими грудями…

— А меня зовут Тамара!

Кстати, я почему-то именно так и подумал.

— Это здорово, что вас зовут Тамара, сам не знаю почему… О чем это я? Да! Читать вредно. Но давайте попробуем обратить внимание на то, что пишут… хотя бы на вывесках. К примеру, за углом — отсюда не видно — есть надпись «Макдоналдс». А?

Она, не переставая улыбаться, чрезвычайно мило наморщила носик.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Имеет смысл поискать другие буквы…

И мы начали искать.

Искали долго, изучили большинство букв русского алфавита, значительную часть алфавита латинского… потом буквы тряслись, покачивались, дергались и разъезжались, а что за клуб потом был, я уже и не помню. Что-то такое красное… и черное, и прозрачная галерея, или это было раньше, до таблеток?.. а еще ее горячие, даже какие-то горячечные губы, сосок твердеет под пальцами… немного влажная ложбинка меж ягодиц, и еще более влажная ложбинка… э-хм, это я помню хорошо… а! точно, мы оттуда почему-то быстро ушли, я едва успел кончить… ага, дальше в еще один клуб нас не пустили, потом я встретил кого-то из знакомых… почему костяшки ободраны? или это были незнакомые?.. нет-нет, точно, там был Васька, и мы с ним под громкий трэш каким-то трем ухарям настучали немного по ушам. Так. Васька ходит только в крайне пафосные клубы, тогда какие же могли быть стучания? Или это был уже не клуб?.. Не помню…

Мысли были звонкие и отдавались эхом в ушах — изнутри, а снаружи уши щекотались чем-то негромким и кельтским, а по темному потолку осторожно двигались отсветы фар, и где-то за открытой балконной дверью с мрачноватой деликатностью шуршали шины, и пахло сигаретным дымом и девчонкой, чья голова лежала у меня на животе.

Почему это я такой трезвый? Даже странно. Или это после последней таблетки? Что-то я как-то не так себя чувствую…

Тут голова Тамары сместилась немного ниже, и порядком вроде бы утомленный Багровый Скакун с готовностью приподнялся, чтобы через секунду его охватили самые мягкие и нежные губы на всем белом свете.

Нет, ну это что-то фантастическое. Тамара работала ртом, как влагалищем, а влагалищем — как ртом: я буквально с содроганием кончил — наверное, ей прямо в желудок; Красный Пират у меня немаленький, — она легла на спину, потянула меня на себя, я хорошенько вставил не успевшего поникнуть Багряного Спутника, и она снова, как час назад, начала немыслимым образом извиваться, ерзать, дергаться, и ее интимные мышцы, казалось, охватили не только Пурпурного Охотника, но и вообще всего меня целиком — от пяток до ушей, так что оставалось только кричать, но крик никак не хотел вылезать из горла, а легкие уже были полны темной воды, и черного неба, и бессолнечной бездны… и кричала только она — девушка, Тамара, женщина, — внятно, торжествующе и так отдаленно.

Абзац — как есть абзац.

Или мне все это, на хрен, приснилось?

Последнюю мысль я вспомнил после того, как открыл глаза и мрачно — четко помню, что мрачно, — посмотрел на металлические скобы, которыми мои руки были приторочены к стене.

Доигрался он на скрипке — сильно музыку любил.

Свинтили. Пришли и всех свинтили. Не надо было открывать маленькую железную дверь в стене. Это из анекдота.

Я поворочал головой — с трудом, потому что ее стягивал какой-то, что ли, обруч. Оказалось, что стою в матовом полупрозрачном цилиндре — банке? — голый, руки, ноги и голова не очень плотно, но надежно зафиксированы. Что вверху — не видно, внизу — матовый же пол, довольно теплый. В мозгах пусто и почему-то совсем не страшно. И тишина.

Стоял я так, стоял… пять минут, десять, черт знает сколько еще. Начал немного думать.

Ну и что все это значит? Не ментура, не больница… нет, не больница, а в зелененьких человечков я, извините, не верю: что же остается? Спецслужбы? А на хрена, мягко выражаясь, я им нужен? Совсем не нужен…

Время шло. Ничего не менялось.

Тут вдруг я поймал себя на мысли, что в голове нет и тени бодуна. А в теле нет и малейших признаков усталости — и даже больше: такое ощущение, что, если захочу, с корнем могу вырвать железяки, которыми приторочен к этой банке.

Однако делать этого я пока не стал: решил подождать еще немного.

Получилось. Буквально через пару минут «стакан» чуть заметно дрогнул и, как мне показалось, поехал куда-то вниз. Потом он остановился и раскрылся, как будто бы треснул пополам.

Я невольно зажмурился — в глаза ударил яркий свет, который ослеплял даже через закрытые веки. Потом в уши ворвался шум: голоса, скрежет, шуршание, топот, какая-то будто бы музыка… человеческая речь — сначала смутная, невнятная — словно магнитофонную пленку пустили задом наперед на малой скорости, — а потом членораздельная, на несколько тонов выше — но смысл фраз, сказанных неприятно скрипучим голосом, улавливался с трудом и проявлялся вроде как прямо в середине дрожащего серого мозга…

Свет стал менее резким, словно кто-то повернул выключатель. Потом меня довольно грубо дернули сначала за левую руку, затем — за правую, и я открыл глаза.

— …все без исключения идиоты. Если бы вы, дорогой Клавдий, хотя бы иногда думали головой, а не тем местом, на котором сидите, то могли бы сразу понять, что этот субчик никаким образом не может являться связником!

— Но ведь он оказался на «перекрестке» именно в тот момент, когда…

— Да замолчите, вы, кретин! Сколько времени потеряли! Единственное, что вас сейчас может спасти от строжайшего взыскания и гнева кондотьера Контагния, — это новый рекрут!..

Мне стало очень не по себе. Их было четверо — двое довольно-таки бесцеремонно отдирали железки от поверхности «стакана», при этом изрядно меня исцарапав; еще двое стояли чуть поодаль, и именно их перебранку я слышал.

Все четверо были в блестящих черных комбинезонах непонятно из какого материала, исполосованных «молниями» и испещренных яркими нашивками, имели при себе оружие в кобурах и еще какие-то штуковины на — портупеях, что ли?..

Но не это вызывало оторопь. И даже не то, что неизвестные были, мягко говоря, здоровяками — все выше меня на полголовы и в плечах значительно шире, а ведь у меня у самого сто девяносто шесть и восемьдесят девять, семь лет занятий хоккеем и пять — карате кёкусинкай (немножко айкидо считать, пожалуй, не стоит). Просто амбалы эти не имели волос — то есть совершенно: лысые, как коленка, и бровей нету, только ресницы, — а имели зато цвет кожи, приближающийся по оттенку к весенней травке. Разве что чуть посветлее.

Ну вот, стукнуло в голове. Здравствуй, моя белочка. Хотя все-таки рановато, в мои-то юные годы.

Двое качков отодрали наконец железяки, сдернули с головы — чуть ли не вместе со скальпом — обруч и бесцеремонно выпихнули меня из стакана.

Что оставалось делать? Стою я, значит, развесив яйца, потираю ободранные руки и изучаю окружающий мир. А двое бугаев, один из которых Клавдий, изучают соответственно меня.