Проклятие Шалиона

ся во всех настенных зеркалах, не мог разогнать нависшую над девушкой тень.

– Как себя чувствует Орико? – первым делом спросил Кэсерил.

Девушки даже не спускались к ужину, оставшись с рейной и лежавшим в постели реем.

Бетрис ответила:

– Вечером он, похоже, успокоился, когда обнаружил, что не совсем ослеп – правым глазом он видит пламя свечи. Но он не может толком помочиться, и врач беспокоится, что отеки будут увеличиваться. А он и так весьма отекший. Даже распухший.

Она в волнении прикусила губу.

Кэсерил кивнул и обратился к принцессе:

– Вы видели Тейдеса?

Исель вздохнула.

– Да, как раз после того, как канцлер устроил ему хорошую головомойку. Тейдес был слишком разгневан, чтобы рассуждать разумно. Ведет себя прямо как малое дитя. Жаль, что он уже слишком большой, чтобы залепить ему пощечину. Отказывается от еды, швыряет в слуг чем под руку попадет, а теперь, когда ему позволили покинуть его комнату, не желает выходить. С ним нельзя ничего поделать, пока он в таком состоянии, лучше оставить его в покое. Завтра ему полегчает, – тут ее глаза прищурились, и она сжала губы. – Ну, милорд, а теперь скажите-ка мне, как давно вы знаете о черном проклятии, нависшем над Орико?

– Сара наконец-то поговорила с вами, да?

– Да.

– Что именно она сказала?

Исель поведала ему почти точную историю Фонсы и Золотого Генерала, завершавшуюся тем, как от Иаса к Орико перешли по наследству злой рок и неудачи в делах. Но ни о себе, ни о Тейдесе она не упомянула.

Кэсерил задумчиво провел по подбородку костяшками пальцев.

– Что же, значит, вы знаете примерно половину.

– Меня не устраивает половина, Кэсерил. Я вынуждена делать выбор, не имея нужных для этого знаний, а потом мир будет судить меня и объяснять мои ошибки моей молодостью и принадлежностью к женскому полу, как будто это является оправданием невежества. Невежество – не глупость, но очень на нее похоже. А я не люблю чувствовать себя дурой, – в последних словах ее отчетливо послышались стальные нотки.

Кэсерил виновато опустил голову. Ему хотелось плакать о том, что он сейчас потеряет. Он так долго молчал вовсе не для того, чтобы огородить ее невинность – и невинность Бетрис – от этого знания, и совсем не из страха быть арестованным. Он боялся потерять рай общения с ними, их уважение, и уже чувствовал себя плохо, видя смятение в глазах девушек, готовых услышать от него нечто ужасное. «Трус. Говори же наконец».

– Впервые я узнал о проклятии через два дня после смерти Дондо от грума Умегата, который, кстати, вовсе не грум, а настоятель Бастарда, святой, управлявший магией зверинца для поддержания жизни Орико.

Глаза Бетрис расширились.

– Ох. Я… он мне всегда нравился. Как он себя чувствует?

Кэсерил махнул рукой.

– Плохо. Все еще без сознания. А что еще хуже – он… – ему пришлось сглотнуть комок в горле. «Вот оно». – Он перестал светиться.

– Перестал светиться? – не поняла Исель. – Я и не знала, что он начал это делать…

– Да, я понимаю. Вы не можете видеть