Все, что тебе нужно – это убивать

— Это были гномы.

— Хорошее замечание. Молодец. Тебе очко.

Феррелл встрял в наш разговор. — Эй, я не знаю, где он научился, но он определенно умеет пользоваться этой штукой. Но Кирия, используй это только когда они окажутся перед тобой, и у тебя не будет выбора. Не лезь на рожон. Современная война всё еще ведется пулями. Постарайся не забыть этого.

— Да, сэр.

— Йонабару.

Я полагаю, сержант чувствовал, что необходимо привлечь всеобщее внимание.

— Да?

— Просто… делай то, что ты всегда делаешь.

— Какого черта, Сержант? Кейджи получает ободряющую речь, а я получаю только это? Такая чувствительная душа, как у меня тоже нуждается во вдохновляющих словах поддержки.

— Да я мог бы вдохновить на великие свершения даже свою винтовку.

— Вы знаете, что это? Дискриминация, вот, что это такое!

— Время от времени ты заставляешь меня задуматься, Йонабару. — сказал Феррелл, его голос в канале был металличским. — Я бы отдал свою пенсию тому, кто найдет способ вас… Дерьмо, началось! Берегите свои шары, джентльмены!

Я бросился в бой, Доплер запущен, обычный шум в моём шлеме. Так же, как и всё остальное.

Там. Цель.

Я выстрелил. Уклонился. Копье просвистело мимо моей головы.

— Кто там поднялся? Ты ушел слишком далеко вперед! Хочешь сдохнуть?

Я сделал вид, что следую приказу командира взвода. Не важно, сколько у тебя жизней, но если следовать приказам каждого новоиспеченного офицера из академии, то в конце концов можно умереть со скуки.

Раскатом грома снаряд рассёк небо. Я смахнул песок со своего шлема. Взглянул на Феррелла и кивнул. Ему понадобилось всего мгновение, чтобы открыть подавляющий огонь по только что обнаруженной мной вражеской засаде. Где-то глубоко внутри, инстинкты Феррелла говорили ему, что этот новобранец по имени Кейджи Кирия, человек, никогда не ступавший на поле боя, был бойцом, которого он мог использовать. Он был способен понять то безрассудство, которое я только что сделал. Это было, своего рода, адаптацией, сохранявшей ему жизнь в течении 20 лет.

Честно говоря, Феррелл был единственным человеком во взводе, которого мог использовать я. Другие солдаты, в основном, видели только два или три сражения. Вы не можете учиться на своих ошибках, когда они вас убивают. Эти новички не знали, каково это — ходить по лезвию бритвы между жизнью и смертью. Они не знали, что место между двумя грудами трупов — самое лучшее для выживания. Страх, проникший в каждые поры моей души, был неумолим, он был безжалостен, и был моей лучшей надеждой пройти через это.

Это единственный способ борьбы с Мимиками. Я не знаю всего дерьма о других войнах, и, честно, даже не хочу. Мой враг — это враг человечества. Остальное не имеет значения.

Страх никогда не покидал меня. Моё тело дрожало из-за этого. Когда я ощущал присутствие врага за пределами моего поля зрения, я чувствовал, как страх ползёт по спине.

Но даже когда страх мучил мое тело, он успокаивал, утешал меня. Солдаты, которые купаются в адреналине, не выживают. На войне страх — это твоя мать, предупреждающая об опасности. Ты знаешь, что она была добра к тебе, но ты не можешь в ней сомневаться. Нужно было найти способ примириться с ней, потому что она никуда не собиралась уходить.

17-я рота, 3-ий батальон, 12-й полк, 301-ая бронированная пехотная дивизия была пушечным мясом. Если лобовое наступление завершиться успешно, Мимики, убегая от осады, были бы смыты нами, как потоком бушующей воды в узком ущелье. Если нет, то мы станем одиноким взводом посреди вражеского моря. В любом случае, наши шансы на выживание были малы. Командир взвода знал это, и сержант Феррелл тоже. Вся рота состояла из солдат, которые пережили бойню в Окинаве. Кто лучше них выполнил бы это дерьмовое задание? В операции, в которой задействовано 25 тысяч Бронекостюмов, если одна рота из 146 человек будет уничтожена, их даже не внесут в список на доске почета в Министерстве Обороны. Мы были жертвенными агнцами, кровь которых смазывала колеса военной машины.

Конечно, было только три вида боя, начинающихся с: облажался, серьезно облажался и охренительно облажался. Нет смысла паниковать из-за этого. От этого будет только больше хаоса вокруг. Те же Бронекостюмы. Те же враги. Те же товарищи. Тот же я, те же мышцы, которые не станут быстрее от того, что я буду просить их, крича в знак протеста.

Моё тело никогда не менялось, но внутренняя Система, управляющая им, фиксировала полное преображение. Я начал зеленым новобранцем, бумажной куклой на ветрах сражений. А стал ветераном, подчинившим войну своей воле. Я нес бремя бесконечной битвы, как машина убийств, с кровью и нервами вместо масла и проводов. Машина не отвлекается. Машина не плачет. Машина носит одну и ту же горькую улыбку изо дня в день. Она читает битву, как открытую книгу. Ее глаза высматривают следующего противника, прежде, чем она покончит с первым, а разум уже думает о третьем. Нельзя назвать это удачей или неудачей. Это просто случилось. Так я продолжал бороться. И если это будет длиться вечно, то так тому и быть.

Выстрел. Бег. Поставить одну ногу, затем другую. Продолжать двигаться.

Дротик рассек воздух там, где я был секунду назад. Прежде чем взорваться, он воткнулся в землю, грязь и песок взлетели в воздух. Я воспользовался заминкой. Противник не может видеть сквозь пелену грязи, а я могу. Туда. Раз, два, три. Я положил Мимиков в этой импровизированной пылевой завесе.

Я случайно толкнул одного из моих приятелей, таким ударом ты обычно вышибаешь дверь, когда обе руки заняты. У меня пистолет в левой руке, боевой топор — в правой. Хорошо, что Бог дал нам по две руки и ноги. Если бы у меня было только три конечности, то не смог бы помочь этому солдату, кем бы он ни был.

Развернувшись и разрубив ещё одного Мимика одним ударом, я подбежал к упавшему солдату. У него на броне был нарисован волк с короной — 4-я рота. Если они здесь, значит мы встретились с главным десантом. Линия была отодвинута.

Наплечники солдата дрожали. Он был в шоке. Был ли это Мимик или мой пинок ввел его в ступор, я не мог сказать. Он не обращал внимания на окружающий мир. Если я оставлю его в таком виде, он не проживет и трех минут.

Я положил руку ему на плечевую пластину и установил соединение.

— Ты помнишь, сколько очков мы забили вам в той игре?

Он не ответил. — Ты знаешь, вы единственные, кто продул 17-ой роте.

— Чт… что? — Слова прохрипели в его горле.

— Регби. Ты не помнишь? Это был своего рода внутренний рекорд, я полагаю, мы забили вам по крайней мере 10, может, 20 очков.

Я понимал, что я сделал.

— Ты знаешь, забавно, что я говорю с тобой об этом. Эй, ты же не думаешь, что она обвинит меня в краже ее идеи, не так ли? Как будто у нее есть патент или что-то типа того.

— Что? Что ты несёшь?

— Ты будешь в порядке. — Огрызнулься довольно быстро — он не был новобранцем, каким был я. Я хлопнул его по спине. — Ты должен мне, 4-я рота. Как тебя зовут?

— Когоро Мурата, и ни хрена я тебе не должен.

— Кейджи Кирия.

— Мне не нравится, как ты со мной обошелся.

— Мне тоже. Будем надеяться, что удача нас не покинет.

Мы ударили кулаками и расстались.

Я посмотрел налево, направо. Побежал. Нажал на спусковой крючок. Моё тело уже давно прошло порог изнеможения, но часть меня сохраняла обостренное чувство настороженности, невозможное при нормальных обстоятельствах. Мой разум как конвейер, отделяющий хорошие яблоки от плохих, любая информация, которая не была жизненно важна для выживания, автоматически игнорировалась.

Я увидел Риту Вратаски. Грохот взрыва возвестил о её прибытии. Бомба с лазерным наведением упала с самолета, кружащегося над головой. Она преодолела расстояние между нами за 20 секунд и взорвалась именно там, куда Валькирия указала.

Рита направилась к месту взрыва — разрушенной смеси из осколков и равных частей живого и мертвого. Существа вереницей потянулись из кратера к её порхающему топору.