Проклятие Шалиона

ольшая сумма, потраченная при девятимесячной осаде. – «Слабое утешение для потерянных нами душ». – Рокнарский генерал потребовал меч моего отца – как он сказал, чтобы меч напоминал ему обо мне. Тогда я видел свой клинок в последний раз. Потом… – голос Кэсерила, окрепший было за время рассказа, вновь сорвался. Он прокашлялся и продолжил: – Произошла какая-то ошибка, путаница. Когда доставили деньги – выкуп за пленных – и список подлежащих освобождению, моего имени в нем не оказалось. Рокнарский интендант клялся, что ошибки быть не может, поскольку количество освобождаемых строго соответствовало присланной сумме, но… ошибка все же где-то была. Все мои офицеры оказались на свободе… меня же вместе с остальными пленными отправили в Виспинг, на продажу в рабство корсарам, на галеры.

У провинкары перехватило дыхание. Управляющий, который во время рассказа все больше наклонялся вперед, в сторону Кэсерила, выпалил:

– Но вы, конечно же, протестовали!

– О пятеро богов! Конечно. Я протестовал всю дорогу до Виспинга, протестовал, когда меня тащили по сходням на корабль и когда приковывали к веслу. Я протестовал, пока мы не вышли в море, а потом… я научился не протестовать, – он снова улыбнулся. Улыбка была скорее гримасой, клоунской маской, скрывающей боль. По счастью, никто не увидел в его слабости недостойного поведения. – Я плавал то на одном корабле, то на другом в течение… долгого времени, – как он высчитал позже, восемнадцать месяцев и восемь дней. В то время дни сливались для него в одно непрерывное мучение. – А потом мне несказанно повезло: мой корсар зашел в воды Ибры, а волонтеры на ибранских судах гребли значительно быстрее, чем мы, так что нас вскоре догнали.

Двоих гребцов свирепые рокнары обезглавили за то, что те случайно – или намеренно? – выпустили из рук весла. Один из них сидел рядом с Кэсерилом – был его соседом по веслу в течение долгих месяцев, – и кровь его брызнула в лицо Кэсерилу. Не следовало вспоминать об этом – Кэсерил вновь ощутил на губах ее вкус. После того как корабль был захвачен, ибранцы тащили за ним по воде привязанных полуживых рокнаров, пока тех не пожрали огромные морские рыбы. Многие освобожденные рабы добровольно вызвались помогать грести. Кэсерил не мог. Недавняя порка – почти свежевание – и несколько часов за бортом в соленой воде сделали его совершенно беспомощным. Поэтому он просто сидел на палубе, содрогаясь от боли, и всхлипывал.

– Добрые ибранцы высадили меня на берег в Загосуре, где я пролежал больным несколько месяцев – знаете, как это бывает, когда внезапно исчезает напряжение, в котором человек прожил долгое время, – он улыбнулся извиняющейся улыбкой. Его колотила лихорадка, пока не поджила спина. Потом началась дизентерия, потом – малярия. И в течение всего этого времени из глаз его почти безостановочно катились слезы. Он плакал, когда служитель храма приносил ему обед. Когда солнце вставало. Когда оно садилось. Когда под ногами прошмыгивала кошка. В любое время, без всякого повода.

– Меня принял