Мятежный дом (СИ)

Патрульные высадили его перед откинутой аппарелью «Фэнхуана», он вошел в шлюзовой отсек корабля — и там его встретили мать и Ван-Юнь, у обеих синяки на лицах.

Оказалось, Данг Ла, отец Данга, в очередной раз вернулся домой после безуспешных поисков работы в Лагаше — а работу он там искал преимущественно по барам. Утешения от молодой жены, недавно родившей, получить не мог, утешение от старой было приправлено нареканиями на бесталанность и пьянство, так что обеим женам вскоре стало попадать.

Данг, узнав об этом, просто взбесился. А поскольку он был приверженцем учения Ван Янмина о «единстве мысли и действия», причем понимал это учение так, что когда возникает порыв к некоему действию — то нужно поддаваться ему, не тратя времени на раздумья — реакция последовала немедленно. Он выволок отца, изрядно ослабевшего от пьянок, на аппарель, чтобы не беспокоить мать и мачеху неприятным зрелищем, и принялся его бить и возить мордой в песке, по ходу экзекуции разъясняя, что если он еще раз увидит следы побоев на матери или Ван-Юнь, то ближайшую неделю отец проведет в «обезьяннике» участка.

Может быть, эта экзекуция и возымела бы какое-то благотворное воздействие на Данг Ла, если бы ее удалось довести до конца — но десяток безработных хикоси, увидев, как полицейский — а значит, по определению, планетник — волтузит их собрата, бросился на помощь. Данг оказался в меньшинстве, и бить принялись уже его.

Патрульный карт, высадив Данга, не успел отъехать далеко, да и боевые морлоки, что патрулировали сектор пешими, тоже скоро подоспели к месту действия. Данга удалось вытащить из-под ног разъяренных «корабельщиков» и укрыть в карте. Но убраться из Корабельного города патрульные не смогли — кто-то повредил ходовую часть. Услышав, что планетники и морлоки бьют хикоси, народ повалил со всех концов Корабельного Города, вооруженный кто чем. Полиция вызвала подкрепление. Двое боевых морлоков погибли, карт изуродовали до неузнаваемости и почти добрались до запершихся внутри полицейских и Данга, когда прибыло подкрепление на тяжелом глайдере для наземных операций, и погнало толпу направленными СВЧ-ударами. Случилась давка, в которой затоптали несколько человек, хикоси разбежались по кораблям, подняли аппарели, задраили люки и включили защиту — а на некоторых кораблях ведь было вооружение средней тяжести, причем кое у кого оставался и боезапас.

Так семейная ссора переросла в городской бунт с объявлением военного положения по Корабельному городу и прилегающим секторам.

На Шнайдера это известие свалилось как раз во время заседания Совета Кланов по делу Северина Огаты.

Бет ждала заседания с нетерпением: в зависимости от исхода дела к ней в свиту попал или не попал бы юный Анибале Огата, который сам по себе, вообще говоря, не очень ее интересовал — но был все-таки лучше, чем Элинор с ее высокомерием, а главное, самое главное — видел Дика и говорил с ним!

Бет видела его из своей ложи — немного сутулый, очень высокий юноша, светлей и выше сидящего рядом отца, с двумя белым прядями в черных кудрях. Он следил за своим лицом, но не за руками — и было видно, как он волнуется.

Северин Огата сидел, слегка развалясь и вытянув ноги. Бет слышала, что у него протезы — и что он мог бы заказать клона или хотя бы протезы повыше классом, но не стал… Она видела статую Бона, сработанную Огатой. Она догадывалась, сколько в этом человеке горечи.

— …И кроме того, — проговорил Северин Огата, заканчивая речь, — я должен объявить об окончании вендетты с кланом Сэйта и принести извинения за клан Сога. Как выяснилось, к убийству моего отца Сэйта непричастны.

— Не прошло и семнадцати лет, — подала голос супруга главы клана Сэйта.

— Я прошу вашего прощения, — Огата подобрал ноги, поднялся и низко, так что стал виден белый герб на его спине, поклонился женщине. — Нет смысла лить кровь и нет уже людей, видевших в этом смысл. Мы страдаем без доступа в порт, ваши навеги прозябают без доступа в южные воды. Прошу и умоляю вас: покончим с ненужной враждой.

— Имя клана Сэйта было запятнано, — не шелохнувшись, ответила леди Сэйта. — Оно должно быть очищено. Я хочу знать подлинного виновника.

— Мой отец, — отчетливо сказал Огата в наступившей тишине, — погиб от руки убийц, нанятых Люсьеном Дормье по приказу моей матери.

— Клевета! — госпожа Альберта в гневе походила на валькирию при исполнении, и гладко уложенные волосы сияли как золотой шлем. — Джемма мертва и никто не может опровергнуть ваши слова, господин Огата, но не думайте…

— Мои слова есть кому подтвердить, — перебил ее Северин.

— И кто же подтвердит их? — вскинула подбородок сеу Альберта.

— Люсьен Дормье.

— Но… Дормье мертв! — Бет видела, как в броне бабушкиной непоколебимости пробивает брешь недоумение. — Убит в поединке…

— Так оно и есть. Дормье мертв. Госпожа цукино-сёгун, господа представители, тайсёгун… позвольте доставить сюда труп для допроса?

Под тихий шелест шепотков двое морлоков в гербовых хаори клана Сога доставили гравикресло, в котором кособочился грузный человек. Его черные волосы, прорезанные двумя белыми прядями, прилипли ко лбу. Руки безвольно свисали с подлокотников. Ног не было. Когда кресло по сигналу пульта опустилось на пол, увечие этого несчастного почему-то еще сильней бросилось в глаза.

Этот человек дышал, смотрел по сторонам, кровь текла по его сосудам — но Бет сразу поняла, что имел в виду Северин, когда сказал, что он мертв. Она перевела взгляд на Огату, потом на его сына. Молодой Огата, сидевший до сих пор безучастно, теперь был напряжен и полон внутренней дрожи, как кос перед прыжком.

— Люсьен вызвал на поединок Максима Ройе, и кончился этот поединок вполне предсказуемо, — пояснил Огата, обращаясь воде бы к леди Сэйта, но так, чтобы слышали все. — Дормье остался без обеих ног. Когда аппаратура дуэльной площадки зафиксировала смерть от потери крови, а врач подтвердил отсутствие жизнедеятельности, Дормье реанимировали. Так что из списков живых он вычеркнут. Поймите меня, дамы и господа, я должен был довезти этого свидетеля до Пещер Диса в целости и сохранности. Лучший способ для этого был — заставить всех поверить в его смерть. Как вы желаете провести допрос? Под шлемом или…?

— Шлем, — сказала леди Сэйта.

— Шлем, — отчеканила бабушка Альберта.

Человек в кресле, безвольный и, казалось ничего не слышащий, вдруг встрепенулся и тихо, хрипло простонал:

— Нет…!

Бет закусила намотанную на палец прядь волос. Она провела под шлемом некоторое время и прекрасно помнила ощущение полной, невообразимой беспомощности, от которого страдало все ее существо. Оно осознавалось только когда шлем снимали — но как же болезненно! Что бы ни совершил этот человек — она не могла не сострадать ему.

Но госпоже Сэйта и бабушке сострадание было чуждо. Морлок защелкнул обруч не лбу калеки, и ужас, промелькнувший во взгляде несчастного, сменился тупым безразличием.

«Неужели у меня были такие стеклянные глаза?» — Бет заметила, что грызет свои волосы и ей стало неловко, хотя в ложе, кроме Андреа, никого не было.

— Назовите свое имя, — сказала бабушка Альберта.

— Люсьен Дормье, — неживым голосом сказал калека. Ответил он с задержкой, словно ему пришлось вспоминать свое имя.

— Назовите вашу должность.

— Начальник. Охраны.

— Кого вы охраняли?

— Джемму.

— Джемму Син Огата?

— Да.

Во время допроса под наркотиком, слышала Бет, человек болтает без конца и не может остановиться. Во время допроса под шлемом человек отвечает только на заданный вопрос, и только в самой простой формулировке. Например, если спросить его «где ты находишься», он ответит — «здесь».

Если он назвал госпожу Огата просто «Джеммой» — значит ли это…

— Кто убил Рэма Огату?

— Багас Феран и Тонто.

— Что значит «Тонто»? — не поняла госпожа Альберта.

— Тупица.

Бет подавила смешок. Она знала, что под шлемом человек не может ни оскорбляться, ни оскорблять, и что Дормье просто ответил на вопрос — но как-то так у него получилось…