Не время для одиночек (СИ)

На кладбищах всегда пусто. Даже если много людей — всё равно пусто. А сейчас тут никого не было на самом деле. И стояла тишина, только какая-то птица однообразно свистела в ветвях деревьев, да поцокивали по тропинке подкованные сапоги Кольки.

Мысли о смерти, приходившие в голову юноше, не пугали его — страх смерти вообще не занимал много места в жизни и его самого, и все окружающих вообще. Они навевали холодную грусть, похожую на осенний пейзаж. Колька несколько раз рисовал это кладбище — и внезапно ему захотелось нарисовать и себя, идущего по тропинке.

Навстречу прошли мальчик и девочка — лет по тринадцать. Она — в пионерской форме, он — в серо-золотой форме кадета, только без шлема, с двумя сумками на обеих плечах. Шли, держась за руки, такие счастливые, что даже кладбище вроде как повеселело. И уж конечно, не думали, что когда-нибудь и они будут так лежать… впрочем — это будет лишь спустя вечность.

Колька свернул в последний сектор. И почти сразу натолкнулся взглядом на чёрную глыбку гранита с врезанными золотыми буквами:

Лариса Анатольевна Демченко

17. IV.10–12.VI.24 г.г. Реконкисты

И ниже —

Если уходит — не окликай.

Если окликнешь — она обернётся.

Кто обернётся — уже не вернётся.

Счастья и добрых путей пожелай,

Только пожалуйста — не окликай…

Он узнал стихи ван дер Воорта. Он сам читал их Лариске. Как они оказались на камне?!

— Как они оказались тут? — спросил он вслух.

— Это я попросил, чтобы их сюда поместили, — услышал он голос и обернулся. Это был Муромцев. Он стоял совсем близко, держа в руке снятый берет — в пионерской форме.

— Ты? — удивился Колька, но довольно тускло. — Откуда ты узнал?

— Это нетрудно было. Я разбирал её бумаги. А там был блокнот — с твоим почерком. Это ведь ты на дни рожденья дарил ей стихи?

— А… да, — Колька улыбнулся. — Было такое. Да. Было.

— Послушай. Почему ты уехал тогда? — Славка подошёл ближе, аккуратно, привычно заправляя берет под погон.

— Я её не любил, — сказал Колька. — Честное слово. Она мне нравилась, и всё. Её любил Райко.

— Да, Колька… тёзка твой… — Славка посмотрел на камень. — Но ей-то всегда… она всегда тебя любила. Сколько я вас помню.

— Помнишь, как он выложил перед её окнами фольгой: "С добрым утром, Лариска!"? — Колька повернулся, стараясь не встретиться взглядом с фотографией на памятнике, пошёл по аллее. Славка шагал рядом. — Встало солнце — и сияние на всю улицу… А мои стихи… Я думал — уеду и всему конец. А вышло вот как. Конец — но только ей.

— Где ты был этот год? — спросил Славка.

— А… — Колька медленно пожал плечами и вдруг понял, что ему… хочется поговорить. Это было странное чувство, болезненное и вместе с тем — приятное, потому что Колька знал самым необычным образом — Муромцев поймёт. — Ездил туда-сюда. На пограничье… даже дальше. Немножко… короче, немножко воевал. Пришлось. Так. По мелочи, правда… Работал — помогал лес валить, сплавлял… дома строил… Пел. Охотился — и для удовольствия, и для еды, и с артелью на заказ. Делал наброски… а однажды неделю платил в сельской гостинице тем, что писал портреты желающим. Потом один парень, Свет… ну, Светозар Улёмин, познакомил меня с другим парнем — из Зуйкова, Олегом Азиным. Ты, может, даже знаешь его, Азина, в смысле… — Славка кивнул подтверждающе. — И с одним стариком, англосаксом… Би. Прозвище у него было такое. Мы четыре месяца путешествовали — сначала втроём недолго, потом я уже вдвоём с Би…

— Родион Петрович жалел, что ты уехал.

— А, да… он же хотел мою выставку устроить. Я и не думал про это. А он сам где сейчас?

— На юг уехал в апреле… вызвали по делам, только к сентябрю вернётся, — и Славка неожиданно спросил: — Ты сейчас куда?

— Не знаю, домой, наверное… — нехотя ответил Колька. И снова повёл плечами — но на этот раз не медленно и неохотно, а нервно дёрнул ими.

— Хочешь, поедем ко мне? — предложил Славка. — Мы недавно, когда я только приехал, в поход сходили, материалы пока все у меня лежат. Разберём вместе, они интересные, есть, что посмотреть…

— Что? — Колька искренне удивился. — Ты серьёзно, что ли?

— Вполне, — кивнул Муромцев.

— А… Райко? — осторожно спросил Колька.

— Райко мне не брат, не опекун и даже не начальник, — улыбнулся дворянин. — Скорей наоборот…

— Ну… — Колька помедлил. Ему вдруг стало дико, до пятен в глазах, страшно возвращаться в свой пустой дом. — Едем. А с чего ты вдруг?..

Славка помедлил. Надел берет — не глядя, аккуратно, точно, безупречно.

— А знаешь, Ветерок, я всегда хотел с тобой дружить. Не просто приятельствовать, этого у нас хватало… а по-настоящему дружить. Вот ведь… — он потёр висок, — детский разговор выходит, право слово… но я теперь уже взрослый, и могу себе позволить вести детские разговоры. Это правда. Ты мне нравишься, Стрелков, — признался он. — Я из-за этого даже жалею, что скоро уезжаю. Наверное, очень надолго. Оказывается, я люблю Верный и вообще все эти места, хоть они и жутко бестолковые пока по сравнению с Империей…

— У меня никогда не было друзей, — Колька сунул руки в карманы. — Может быть, да, некоторые считали, что я — их друг. Но у меня друзей никогда не было. Я знаю, это для тебя дико звучит, но это правда.

— Ты отказываешься… не хочешь? — в голосе Славки прозвучало удивление, даже обида. И Колька вдруг испугался — второй раз и ещё более сильно испугался за какую-то минуту, испугался, что Муромцев сейчас уйдёт. Скажет: "Ну ладно," — и уйдёт. Колька заторопился:

— Нет, я не то… Просто я же говорю что — у меня нет друзей. Я не знаю, что такое дружить. Я могу сделать что-нибудь не так… ляпнуть что-то не то… И потом, я ведь не в ваших делах… я сам по себе…

Славка негромко рассмеялся. Мотнул головой:

— Поехали?

— А поехали лучше ко мне? — вдруг предложил Колька. — Я рисунки хочу разобрать. Посмотришь…

— Давай к тебе, — сразу согласился Муромцев.

Колька сам не ожидал, что набросков окажется столько.

Нет, ему самому не надоедало рассматривать свои рисунки, но он очень опасался почему-то, что Славке это наскучит.

Однако, Муромцев с искренним интересом, почти с азартом, перебирал листы, раскладывал их, куда говорил Колька, то и дело задавал вопросы о том, что было изображено на набросках и нет-нет — да и поглядывал на него с уважительной завистью, которую, кажется, и не думал скрывать. Наконец — не выдержал, сказал грустно:

— А я ни рисовать, ни петь не умею…

— Все дворяне умеют, — возразил Колька. Славка вздохнул и развёл руками (они сидели на полу, Колька — привалившись спиной к кровати, Славка — просто к стене…):

— Так это же не то совсем. Этому почти любого можно научить, если него не две левые руки и он не немой… А у тебя — Дар…

Он так и сказал — с отчётливой большой буквы — и Колька смутился. Славка между тем потянулся — разбирать рисунки оказалось занятием довольно утомительным, просто на удивление — и поднял голову:

— А гитара-то у тебя цела, я гляжу… Ты разве её с собой не возил?

— Нет, — Колька тоже бросил туда взгляд. — Просто гитару — подыграть — везде можно найти… а такую можно только потерять. Найти — вряд ли…

— Можно взять? — Славка встал.

— Конечно, — кивнул Колька.

Славка осторожно достал чехол, из него — гитару… присел на край стола. Позвякал струнами, потом взглянул на выжидательно молчащего Кольку…