Не время для одиночек (СИ)

Вскоре, даже насвистывая, он вышел на улицу и почти побежал к остановке трамвая — не на мотоцикле же ехать, в самом деле?

Ему открыла сама Элли. И почему-то, фыркнув, спрятала лицо в ладонях.

— Что такое? — удивился Колька. Удивился и смутился необычно для себя. Он и так был напряжён до предела (идти в дом, где ты, не будучи даже просто знаком ни с кем толком, всех поднял ночью!), а уж такая реакция навела его на мысль, что Элли пошутила. Кстати, она сама была одета в широкие шорты-юбку, всё ту же майку и сандалии — и у Кольки появилось уже совершенно определённое подозрение…

— Кто там? Этот мальчик? — послышался из глубин дома женский голос — очень приятный, кстати. Полковника Харзина Кольке случалось видеть, его жену — нет, ни разу… но голос и правда производил хорошее впечатление… Элли втащила Кольку внутрь и, крикнув:

— Да, мам, это он! — снова подавилась смехом…

Всё ещё не вполне понимая, что к чему, Колька наклонил голову, здороваясь с появившимся под руку с женой полковником — женщина оказалась очень похожа на свою дочь, но просто-таки величественна, иного слова не подберёшь. Колька не удивился бы, окажись перед ним рука, протянутая для поцелуя. Но Харзина, мягко улыбнувшись, сказала лишь:

— Проходите, добро пожаловать, молодой человек. Стол уже накрыт.

— Ма-ла-дой-чи-ла-вех… — шепнула Элли, уносясь в столовую следом за матерью; обернувшись в дверях, она присела и, потупив глазки, приподняла одну штанину шортов, как подол бального платья. Колька смутился окончательно — и только теперь обратил внимание, что полковник — в домашнем халате. В его серых глазах подрагивали смешинки.

— Сочувствую, — сказал он наконец, протягивая руку. — Моя дочь сказала тебе, что на обед нужно явиться в костюме?

— Д-да, — кивнул Колька, пожимая машинально крепкую сухую ладонь. И почувствовал, что холодеет. — Вы хотите сказать, что…

— …она вся в свою мать. Когда мы познакомились двадцать лет назад в Африке, — ладонь Харзина легла на плечо юноши, — она дала мне адрес. Это оказался адрес полевой псарни. Я был несколько удивлён.

— Терпеть не могу костюмов, — признался Колька. — Потратил кучу времени на примерку…

— Терпеть не можешь? — полковник критически окинул его взглядом. — Очень может быть. Но я видел массу людей из окружения Императора, на которых заказные костюмы сидели куда хуже. Ну, пойдём, пойдём, я, если честно, голоден…

… - Значит, явка обязательна в костюмах? — тихо спросил Колька, усаживаясь напротив Элли. Та тихонько засмеялась, потом посерьёзнела и сказала:

— Ты меня прости. Я ничего плохого…

— Ерунда, — откликнулся Колька. — Мой старый костюм мне всё равно мал, оказывается.

— Да ты не думай, тебе идёт, — заверила Элли.

— Твой отец считает так же, — невозмутимо заключил юноша…

…Обед был явно не парадным, когда на столе что-то стоит для приличия, а основное — деловое общение. Помимо английского ростбифа и непременного к нему картофельного пюре и лёгкого куриного бульона — на столе стояла огромная миска с дымящимися белыми тестяными комочками, от которых пахло мясом. Вокруг этой миски выстроились боевым квадратом тарелки с томатным соусом, майонезом, уксусом и горчицей.

— Этих слизняков пугаться не надо, — предупредила Элли, расстилая на коленях салфетку. — Это папин шедевр.

— Элли, — её мать легонько постучала по краю тарелки плоской стороной ножа. — Но вы и правда можете есть это совершенно без опаски, — обнадёжила она слегка улыбающегося Кольку. — Это в самом деле готовил мой муж. Это…

— Пельмени, — улыбнулся уже открыто Колька. — Извините. Я их много раз ел.

— Наконец-то соратник, — удовлетворённо заметил полковник, перегрузивший себе на тарелку кусок ростбифа в полкило, не меньше. — С чем предпочитаешь?

— С горчицей. Я за Балхашем, на правом берегу, их часто ел.

— О? Там, кажется, совсем ещё дикие края, — заметила жена полковника. А Харзин с интересом спросил:

— Ты был в правобережных лесах?

— Да, приходилось. Я, в сущности, не так давно вернулся, — Колька умел есть и говорить одновременно, не давясь, не чавкая и не роняя кусков.

— Ну и что ты можешь сказать об отношении тамошних людей к Империи? — интерес полковника был совершенно явственным и искренним. Колька тут же ответил:

— В прибрежных поселениях — отличное. Дальше в леса — нарастает недоверие к вам. Вплоть до фантастических рассказов-страшилок об имперцах, которые на самом деле мутанты, мечтающие до конца уничтожить всех людей.

— Дикость какая-то, — покачала головой женщина. Колька вежливо возразил:

— Нет, они вовсе не дикари в обычном понимании этого слова. Кроме того, я заметил, что неприязнь к Империи практически везде разжигают люди достаточно образованные, а невежество и прочее — лишь питательная среда для них. Невежественные люди и в самом деле выдумывают сказку об имперцах-вампирах, и не больше. Первое же близкое знакомство с имперцем убеждает их, что он не больше вампир, чем они сами. А вот когда им потихоньку кто-то начинает рассказывать, что "имперцы все леса сведут, понастроят заводов и комбинатов, опять вода и воздух будут отравленные, а у себя дома они в чистоте станут жить" — и потом появляются ваши люди и начинают, например, за здорово живёшь рубить просеку под струнник — эта выдумка намного опасней.

— Уверен? — быстро спросил полковник.

— Конечно, — твёрдо сказал Колька. — Их нельзя не замечать, оправдываясь тем, что "мы им потом всё объясним, а пока руки не доходят". Это не только оскорбительно для них, потому что они — не дикари из Африки или Южной Азии. Это ещё и неправильно, потому что даёт козыри в руки вашим врагам.

— Как ты относишься к идее присоединения Семиречья к Империи? — поинтересовался Харзин. Колька замялся и сказал честно:

— Я не знаю. Мне странно подумать, что, например, я — буду гражданином Империи, — Колька позволил себе усмехнуться. — Наверное, я тоже немного дикарь и привык смотреть на вас, как на полубогов. Может быть, стоит подождать, пока подрастёт хотя бы первое поколение, которое вас видит часто и везде. То есть, моё поколение. Потому что многие взрослые — те, кто как раз не против такого присоединения — хотят, чтобы тут была Империя, но чтобы ничего не менялось. Я… я плохо объяснил?

— Нет, я понял, — покачал головой полковник. — Это очень хорошее объяснение. "Чтобы была Империя, но чтобы ничего не менялось…" Да, именно так, верно, — он окинул Кольку откровенно уважительным взглядом.

— Есть и те, кто думает иначе, хуже: лучше наживаться на смутах, царствовать над помойкой, чем быть рядовым членом развитого общества, — добавил Колька.

— Рискну высказать убеждение, — медленно начал полковник, — что, если тебя не убьют в нашем весьма небезопасном мире — то ты очень быстро станешь незаурядным человеком.

— Пап, — вмешалась Элли, — Николаю мало интересна политика. Вот рисует он отлично, это да!

— Ну что ж, — пожал плечами Харзин, — многие из военных, учёных, правителей — тоже неплохо рисовали и рисуют.

— Но папа! — возмутилась Элли. — Коль… Николай рисует очень хорошо! А не неплохо!

— Может быть, я ошибаюсь — и тебя ждут лавры великого художника, — улыбнулся Харзин…

…Колька всё-таки не столько ел, сколько говорил — и ничего не имел против, если по правде. С оттенком лёгкого самодовольства он отметил, что нравится родителям Элли. Да и ему и они, и сам дом очень нравились — и отпустили его уже затемно. Полковник вышел с юношей на дорожку.

— Мы будем рады видеть тебя в любой момент — и это не вежливый оборот речи, — полковник улыбнулся. — В любой момент дня… и ночи. И Элли может с тобой встречаться, если у тебя получится выносить её долго. Кстати, Николай, я хочу тебя спросить… но ты можешь не отвечать. Зачем тебе понадобилась ночью моя дочь?

— Понимаете… — Колька помедлил. — Я помогал своим знакомым. И был нужен человек, разбирающийся в медицине. Но при этом он должен… чтобы он не задавал вопросов.