Братья по оружию. Танец отражений. Память

Они разошлись, чтобы каждый мог самостоятельно обдумать ситуацию. Ботари-Джезек и Куин задержались, глядя как Марк встает, пытаясь расправить ноющую спину. Голова у него тоже ныла.

– Очень недурной анализ, Марк, – неохотно признала Куин. – Конечно, если это не бред.

Кому как не ей судить. Марк искренне поблагодарил Элли. Он тоже молил Бога, чтобы все это не оказалось бредом.

– Да… по-моему, он немного переменился, – заметила Элен. – Повзрослел.

– А? – Элли окинула его взглядом. – Ага…

У Марка потеплело на душе…

– …потолстел он, вот что.

– За работу, – прорычал Марк.

Глава 21

Скороговорки… Черные слова на бледно-голубом фоне… Что это было? Какой-то курс ораторского искусства? Как трудно вспомнить. Нет, хотя он ясно видит экран, но на экране нечто непонятное: «Сла… шла Саса… сука!» Вздохнув, он попробовал еще раз. И еще раз… Язык, как старая подметка. Почему-то – он не знает почему, но он должен, должен снова научиться говорить. Пока запинаешься, как идиот, с тобой и обращаются, как с идиотом.

«Могло быть и хуже. Гораздо хуже…». Он уже ест настоящую еду, а не подсахаренную водичку или жиденькую кашку. Уже целых два дня сам принимает душ и одевается. Теперь никаких больничных рубах. Ему выдали футболку и штаны. «Как корабельный костюм». Приятно, что они серые. Да, приятно, но тревожно. Потому что он не понимал, почему ему это приятно.

– Шла. Саша. По. Шоссе. И. Сосала. Сушки! Ха!

Он откинулся на подушки, задыхаясь, но торжествуя. И тут он увидел, что за ним с улыбкой наблюдает доктор Вербена.

Все еще не отдышавшись, он вместо приветствия махнул ей рукой. Она подошла и присела на краешек кровати. На ней привычный зеленый хирургический костюм, а в руке какой-то мешок.

– Ворон сказал, что ты полночи что-то бубнил, – заметила она. – А ты вовсе не бубнил, правда? Ты практиковался.

Он кивнул:

– Надо грить… Риказ… – Он прикоснулся к своим губам, потом обвел рукой комнату. – Сполняют.

– Вот как? – Она насмешливо приподняла брови, но глаза смотрели пристально и серьезно. Подвинувшись, она поставила между ними столик. – Ну, садись, я принесла тебе игрушки.

– Торое децво, – мрачно пробормотал он, снова поднимаясь на постели. Грудь все еще немного ныла. Ну что ж, по крайней мере он вроде бы избавлен от наиболее отталкивающих аспектов своего детства. И что дальше? Второе отрочество? Боже упаси. Может, через этот этап удастся перескочить. «Почему меня так пугает отрочество, которого я не могу вспомнить?»

Он рассмеялся, когда она вытряхнула из мешка на столик детали различного оружия.

– Тест, да? – Он начал собирать оружие. Парализатор, нейробластер, плазмотрон, игольник… Засунуть, повернуть, щелчок, ударом вогнать на место… Раз-два-три-четыре – и он выложил их рядом. – Кумуляторы пустые. Не даете мне ружия, а? Эти – лишние. – Он сгреб с полдюжины запасных элементов и ненужных деталей в отдельную кучку. – Ну вот. Теперь все.

И он довольно ухмыльнулся.

– Ты ни разу не направил их ни на меня, ни на себя, пока собирал, – с любопытством отметила она.

– А? Не заметил. – Но он сразу понял, что так оно и было. Потом неуверенно прикоснулся к плазмотрону.

– Когда ты это делал, у тебя ничего не включилось? – спросила она.

Он покачал головой, снова почувствовав бессильное беспокойство, но тут же оживился:

– А седня утром спомнил. Фанной. – Стоило только попробовать говорить быстрее, как слова отказывались повиноваться и путались.

– В ванной, – перевела она, подбадривая его. – Расскажи-ка. Попробуй говорить медленно.

– Медленно. Это. Смерть, – четко произнес он.

Она только моргнула:

– Ладно. Все равно расскажи.

– А. Да. Будто я маленький. Еду рхом. Старик тоже. Ферх на гору. Хлодно. Лошади… пхтят, как я. – Даже самого глубокого дыхания ему не хватало. – Деревья. Гора – две, три, росли деревьями – и единились новыми пластиковыми трубами. Ведут к домику внизу. Деда доволен… тому что трубы эф-фек-тивны. – Он постарался выговорить последнее слово полностью – и у него получилось. – И люди тоже довольны.

– И что они делают в этой сценке? – озадаченно спросила она. – Те люди.

Он снова представил себе картинку: воспоминание о воспоминании.

– Жгут дерево. Делают сахар.

– Получается бессмыслица. Сахар получают в биокотлах, а не сжигая деревья, – сказала Вербена.

– Деревья, – уверенно возразил он. – Коричневые сахарные деревья.

Выплыло еще одно туманное воспоминание: старик отламывает кусочек чего-то похожего на бежевый песчаник и кладет ему в рот попробовать. Он ощущает прохладное прикосновение узловатых старческих пальцев, сладость с привкусом кожи и лошадей. «Это было на самом деле. Деда». Но он по-прежнему не мог вспомнить никаких имен.

– Горы мои, – добавил он. Почему-то от этой мысли стало грустно, хоть и не понятно почему.

– Что?

– Собственность. – Он мрачно нахмурился.

– Еще что-нибудь?

– Нет. Все.

– А ты уверен, что все это тебе не приснилось?

– Нет. Фанной, – твердо повторил он.

– Очень странно. Это-то вполне понятно. – Она кивнула на собранное оружие и снова сложила его в мешок. – А то, – мотнув головой, она обозначила его рассказ, – не укладывается. Деревья из сахара, сдается мне, похожи на сказку.

«Не укладывается куда?» В порыве отчаяния он схватил ее за руку и умоляюще выговорил:

– Не кладвается куда? Что ты знаешь?

– Ничего.

– Ненчего!

– Мне больно, – спокойно сказала она.

Он сразу выпустил ее руку, но настойчиво повторил:

– Ненчего. Что-то. Что?

Вздохнув, она закончила укладывать оружие и пристально посмотрела на него.

– Мы и правда не знаем кто ты. А еще точнее – не знаем, который из двух.

– Есть выбор? Скажи!

– Ты на… опасном этапе выздоровления. Амнезия после криооживления проходит обычно не сразу. Типичная кривая Гаусса. Сначала понемногу, потом все больше. А потом снова очень мало. Несколько последних пробелов могут остаться на годы. Поскольку у тебя не было серьезных повреждений черепа, мой прогноз – что ты в конце концов восстановишь личность полностью. Но…

Очень страшное «но». Он умоляюще посмотрел на нее.

– На данном этапе криооживленный настолько жаждет вернуть свою личность, что может подобрать неверную и начать собирать свидетельства вокруг нее. И тогда придется потратить несколько месяцев, чтобы снова все исправить. В твоем случае присутствуют некоторые дополнительные факторы и подобный поворот событий вполне возможен. Я должна быть очень-очень осторожной, чтобы не сказать тебе что-то, в чем я не уверена полностью. А это трудно, потому что я тоже гадаю – и так же настоятельно, как ты. Мне необходима уверенность, что все твои воспоминания действительно исходят от тебя, а не подсказаны мною.

Он разочарованно вздохнул и откинулся на подушки.

– Но существует возможность ускорить процесс, – добавила она.

Он снова стремительно сел:

– Какая? Гри!

– Существует препарат, который называется суперпентотал. Одна из его производных применяется как успокоительное при душевных расстройствах, но в основном его используют как средство для допросов. Называть его «сывороткой истины» неверно, но непосвященные настаивают на таком наименовании…

– Я… знаю спертотал.

Он нахмурился. С суперпентоталом связано что-то важное. Что именно?

– Он действует очень расслабляюще, а иногда у пациентов после криооживления включает механизмы воспоминаний.

– А!

– Но он вполне может поставить в неловкое положение. Под его воздействием люди охотно говорят все, даже самое потаенное, даже очень личное. Врачебная этика требует, чтобы я тебя предупредила. А еще у некоторых к этому препарату аллергия.

– А где… вас научили… чебной этике? – с любопытством спросил он.

Как ни странно, она поморщилась, а потом, пристально глядя на него, сказала:

– На Эскобаре.