Солдат не спрашивай

— Потому, — произнес Кенси Грэйм, — что подобные действия запрещены статьей второй кодекса наемников.

Затем он неожиданно улыбнулся, и напряженность исчезла. Я перевел дух.

— Что ж. — Он поставил свой опустевший стаканчик на стол. — Как насчет того, чтобы отобедать с нами в офицерской столовой?

Я принял его предложение, и трапеза оказалась весьма приятной. Мне предлагали остаться у них на ночь, но я чувствовал, как непреодолимо меня тянет назад, туда, в темный угрюмый лагерь Джозефтауна, к моим врагам.

Я вернулся.

Было примерно около одиннадцати вечера; я проехал сквозь ворота и припарковался как раз в тот момент, когда из штаба Джэймтона кто-то вышел. Плац освещался всего лишь несколькими лампами на стенах, и их свет тонул в мокром асфальте. Я не сразу разглядел, что это Джэймтон.

Он прошел бы мимо, но я двинулся ему навстречу. Ему ничего не оставалось, как остановиться.

— Мистер Олин, — спокойно произнес он. В темноте я не видел выражения его лица.

— У меня есть один вопрос, который мне хотелось бы задать. — Я улыбнулся.

— Уже достаточно поздно для интервью.

— О, это не займет много времени, — Я тщетно вглядывался в темноту, пытаясь разглядеть его лицо, — Я побывал в лагере экзотов. Их командующий — дорсаец. Я думаю, вы это знаете?

— Да.

— Мы побеседовали с ним. У меня возник один вопрос, и я подумал, что должен задать его вам, командующий. Вы когда-либо приказывали своим людям расстреливать пленных?

Странная, короткая тишина воцарилась между нами. Затем он ответил.

— Убийство или издевательство над военнопленными, — произнес он спокойно, — запрещены статьей второй кодекса наемников.

— Но вы-то здесь не наемники? Вы — армейские подразделения, в данное время служащие своей собственной Истинной церкви и своим старейшинам.

— Мистер Олин. — Тон его голоса оставался таким же спокойным, — Господь поставил меня своим слугой и полководцем. И я ни в чем не подведу Его.

Он кивнул, повернулся и, обогнув меня, пошел дальше.

В одиночестве я вернулся в свои апартаменты, разделся и лег на жесткую и узкую постель, которую мне предоставили.

Я лежал, готовясь ко сну и мысленно планируя предстоящий день. Встреча с Падмой неожиданно выбила меня из колеи. Странно, но почему-то я почти позабыл, что его вычисления относительно человеческих поступков могли относиться и непосредственно ко мне. Следует побольше узнать об этой науке — онтогенетике. Если будет необходимо, то от самого Падмы. Но начать надо с обычных, общедоступных источников.

Я подумал, что никому и в голову не могла бы прийти мысль о том, что один-единственный человек вроде меня может уничтожить культуру, включающую в себя население двух планет. Никому, за исключением, пожалуй, Падмы. Наверняка его вычисления касались того, что миры Гармонии и Ассоциации находились перед выбором, означавшим жизнь или смерть для их образа жизни.

Ибо сейчас меж звезд дул новый ветер.

Четыреста лет назад мы все были людьми Земли — Старой Земли, материнской планеты, которая, кстати, была моей родиной. Мы были единым народом.

Затем, переселяясь на новые миры, человеческая раса «раскололась», если использовать термин экзотов. И в дальнейшем этот процесс продолжался, пока не сформировались отдельные человеческие типы: воин с Дорсая, философ-экзот, ученый с Ньютона, Кассиды или Венеры и так далее.

Изоляция привела к появлению весьма специфических типов культур. Затем рост общения между Молодыми мирами, теперь уже окрепшими, и технический прогресс снова подтолкнули специализацию. И торговля между мирами стала обменом учеными умами. Дорсайских генералов меняли на психиатров-экзотов. Журналистов вроде меня, со Старой Земли, — на создателей космических кораблей с Кассиды. И так продолжалось всю последнюю сотню лет.

Но теперь миры сближались. И развернулась борьба на каждом из миров, с тем чтобы совместить преимущества от слияния и старый привычный уклад жизни.

Был необходим компромисс, но яростная, непреклонная религия квакеров не допускала компромиссов. И вот уже общественное мнение на многих мирах начало восставать против Гармонии и Ассоциации. Стоит дискредитировать их, раздавить в этой кампании — и они не смогут больше продавать своих солдат. Они потеряют торговый баланс, столь необходимый им для найма специалистов с других миров. И тогда некому будет поддерживать жизнеспособность двух бедных естественными ресурсами миров. И они умрут.

Как умер молодой Дэйв. Медленно. Во тьме.

И с этими мыслями на меня снова нахлынули воспоминания.

Был полдень, когда нас захватили в плен. Когда появился сержант с приказом охранникам убираться, солнце уже почти село.

Я вспомнил, как после их ухода подполз к телам на поляне. Дэйв был еще жив, но я не мог остановить кровотечение.

Потом мне сказали, что и это бы не помогло. Но тогда я пытался. В конце концов я сдался, и к этому моменту стало совсем темно. Я держал его на руках, не зная, что он умер, пока его тело не начало коченеть. И именно тогда я начал превращаться в то, во что мой дядя всегда старался меня превратить. Я почувствовал, что умер внутри. Дэйв и моя сестра были моей семьей, единственным, что я хотел сохранить.

А теперь я лежал в постели в лагере квакеров, и воспоминания не давали мне уснуть. Спустя некоторое время я услышал, как солдаты строятся для полуночной службы на плацу.

Наконец шум марширующих ног стих. Единственное окно моей комнаты находилось высоко над моей постелью, слева от нее. Оно не было зашторено, и ночной воздух с его звуками беспрепятственно проникал внутрь комнаты вместе с туманным светом фонарей над плацем, образовывавшим бледный квадрат на противоположной стене. Я смотрел на этот квадрат и слушал проходящую снаружи службу. После молитвы о ниспослании доблести в бою они запели свой боевой гимн, и на этот раз я прослушал его от начала до конца.