Золотые врата. Трилогия (СИ)

– Они приедут? – повторила Анюта. – А кто с ним?

– Невеста его. Это я их сосватал.

– Ты еще и сваха?

– По совместительству. Так что подождем Пашку – он обещал зайти. А пока принеси чистую мокрую тряпочку.

Анюта быстро принесла смоченную водой тряпицу. Корсаков осторожно принялся протирать холст возле рамы в самом углу.

– Черт, густо замазали, – пробормотал он, осторожно снимая слой краски. – Хорошо хоть лаком не покрыли.

Под слоем акварели проступила темная поверхность скрытой картины. Корсаков склонился, приглядываясь.

– Все, пока довольно, – сказал он, – там действительно другая картина. Боюсь испортить, будем ждать Воскобойникова.

Картина два дня простояла на мольберте, укрытая тряпкой.

Игорь открыл ее и снова принялся разглядывать. Даже кресло‑качалку принес, чтобы удобно было. Он слышал, что картины старых мастеров замазывали после революции – чтобы большевики не продали.

Еще после Великой Отечественной войны, когда воины‑победители везли трофеи, в стране оказалось много шедевров живописи из немецких музеев. Как там у Высоцкого?

"… а у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония, трофейная Германия,

Пришла страна Лимония,

Сплошная чемодания…"

Солдаты везли трофеи вещмешками, офицеры – чемоданами, старшие офицеры и генералы – вагонами, а маршалы уже целыми составами. И во время послевоенных чисток высшего армейского руководства картины тоже прятали за подобной мазней, надеясь переждать смутное время и сохранить капитал – ценность картин великих живописцев в то время уже все понимали. Корсаков задумался, пытаясь представить, что могло быть изображено под резвящимися в пруду павлинами.

Под окном остановилась машина, послышалась перебранка. Звонкий голос Анюты выделялся на фоне мужских голосов.

Внизу хлопнула дверь, послышался быстрый перестук каблучков по лестнице.

– Ау, где ты, мой ненаглядный гений?

– Здесь я, – подал голос Корсаков, – любуюсь твоим наследством.

– А я кресло привезла, – похвасталась Анюта. – Сейчас мужики его внесут. Если в дверь пройдет.

Они вышли в холл. Грузчики, кряхтя и ругаясь вполголоса, тащили по лестнице огромное кресло.

– Куда ставить‑то? – спросил небритый мужик в голубенькой панамке.

– Сюда, в спальню, – показала Анюта.

– Нет уж, – решительно воспротивился Корсаков, – там и так не развернешься. Ставьте здесь, к стене.

Мужики поставили кресло, куда велели, Анюта рассчиталась с ними, уселась, подобрала ноги и победно посмотрела на Корсакова.

– Как тебе?

– Прелестно, – пробормотал тот, разглядывая потертый плюш. – Зачем оно нам?

– Надо же тебе где‑то отдыхать, когда ты пишешь. Смотри, какое удобное, мягкое, старинное.

– Что старинное, никто не спорит, – согласился Игорь. – И клопы в нем уже потеряли счет своим поколениям.

– Ой! – Анюта взвизгнула и вскочила на ноги. – Ты что, серьезно? Там могут быть клопы?

– Вполне. И тараканы. Любишь тараканов?

– Мы его выбросим, – решительно сказала девушка, – прямо сейчас!

– Ну уж нет! – Корсаков расположился в кресле, закинул ногу на ногу.

Было действительно удобно.

– Я вчера картину продал. Желаю отметить это событие…

– Ты вчера уже отметил.

– То было вчера. Не мог же я обмануть ожидания коллег.

– Ладно. Тогда распределим обязанности. Я иду в душ, а ты накрываешь на стол. Потом ты просишь прощения за то, что вчера позорно напился, а я тебя прощаю. Там, под балдахином, – Анюта показала пальчиком на спальню, – тебе будет даровано полное прощение.

– Балдахина нет и больше никогда не будет. Сегодня ночью он набросился на меня и чуть не задушил. И фанеры на окне не будет. А прощенья просить я согласен.

– А как же интим? – Анюта заглянула в спальню.

– Интим создается прежде всего в голове. – Корсаков назидательно поднял палец. – И вообще, я желаю просить прощения! Это так редко со мной случается, что если ты не поспешишь в душ, желание пропадет минимум до вечера.

– Уже бегу, – Анюта направилась к креслу, в котором он сидел, на ходу расстегивая блузку. – Только поцелуй меня. – Она уселась к Игорю на колени и взъерошила волосы.

Он обнял ее и припал долгим поцелуем к ямочке между ключиц. Анюта, вздохнув, откинулась назад. Он распахнул на ней блузку, снял с плеча бретельку бюстгальтера, коснулся губами груди.

– Ты так и не понял, зачем я купила это огромное кресло? – спросила она шепотом.

– Теперь понял…

В дверь внизу грохнули кулаком. Анюта вздрогнула, попыталась высвободиться.

– Сиди спокойно, – сказал Корсаков, спуская вторую бретельку. – Нас нет. Мы погибли, нас придушил балдахин, мы утонули в джакузи, слившись в пароксизме страсти. – Кто‑то стал уже всерьез ломиться в двери, и он с досадой покачал головой: – Никакой личной жизни. Иди в душ, – он столкнул Анюту с колен, – а я пойду, набью морду этому мерзавцу.

Он спустился по полутемной лестнице, которая освещалась только сверху, из холла, а окно под потолком было слишком маленьким и к тому же замазано побелкой после ремонта. Корсаков посмотрел в глазок, который по настоянию Александра Александровича врезали в дверь, и ничего не увидел. С улицы кто‑то прикрыл глазок ладонью или еще чем‑то.

– Кого там черт несет? – сказал Корсаков громко, так чтобы услышали с той стороны, и стал отпирать дверь.

Он был уверен, что кто‑то из арбатских знакомых пришел продолжить вчерашнее веселье. На улице молчали. Игорь распахнул дверь и на мгновение ослеп от яркого солнечного света. С улицы протянулась здоровенная лапа, вытащила его и прижала к мощной груди, одетой в веселую маечку с призывом: «Time is many – kiss me quickly» Время – деньги, целуй меня быстрей!.

– Что, ваше сиятельство, своих не узнаем? Домовладельцем заделались?

– Паша, шутки твои, как у того боцмана, дурацкие, – выдавил Корсаков, трепыхаясь в объятиях Павла Воскобойникова. – Пусти, злодей, опять ребра сломаешь.

– В прошлый раз не я ломал, не ври!

– Марина! – Корсаков увидел стоявшую за спиной Пашки девушку. – Скажите ему, чтобы прекратил хулиганить.

– Ничего не могу поделать, Игорь, – развела руками Марина, – он с утра только и мечтает, как прижмет вас к своей груди.

Наконец Корсаков вырвался из стальных объятий.

– Ты как меня нашел?

– Сашка‑Акварель навел, – подмигнул Павел. – Так и сказал: у Игорька теперь собственный особняк из двух этажей.

– А что в особняке всего две комнаты, он не сообщил? – поинтересовался Корсаков. – Марина, чертовски рад вас видеть. А где машина? Вы же хотели новую покупать.

– Вон стоит! – Воскобойников с гордостью показал белую «Ниву», стоявшую на противоположной стороне переулка. – Хороша?

– Хороша. Рад за вас. Однако обмыть бы не мешало… – Корсаков вопросительно взглянул на Марину: после того, как у Воскобойникова был сердечный приступ, она взяла с него слово, что пить он не будет.

– Ладно уж, – сказала девушка, – ради такого случая сто грамм сухого не повредит.

– Вот это я понимаю! – воскликнул Корсаков. – Прошу, гости дорогие! – Он приглашающе отступил в сторону.

Воскобойников и Марина прошли в дом. Игорь запер дверь и стал подниматься следом.

– А чего так темно? – выразил неудовольствие Павел.

– Свет впереди видишь? Вот и топай. Осторожно, – Корсаков поддержал Марину, – здесь ступенька выщерблена.

– Ну‑ка, ну‑ка, – бормотал Воскобойников, – как тут наш гений устроился? О‑о‑о… – он развел руки перед великолепием хрустальной люстры, старинного кресла и посудомоечной машины, – вот это я понимаю – есть у человека художественный вкус. Он или есть, или его нет и никакими институтами его не привьешь.

– Ладно тебе издеваться, – проворчал Корсаков.

– А здесь что? – Павел шагнул в спальню. – Ну, нет слов! Кровать с балдахином! Марина, ты слышишь? У него кровать с балдахином! А где сам балдахин? А, вот валяется. Телевизор какой, окно с видом на Москву, – без устали перечислял Воскобойников достоинства жилища, – ба‑а‑а, картина! Какая прелесть! А я то думал, когда же в тебе проснется настоящий художник…