Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)

— Самоубийца, – флегматично прокомментировала Аретейни, глядя, как я достаю меч.

Станцуем, тварюшки?..

Несколько минут спустя путь был расчищен.

— Ты не испугался? – заботливо спросила девочка, и я признался честно:

— Очень испугался.

— Что они убьют?

— Нет. Что Ласточка… может перестать себя контролировать.

— Это как так?..

— Мы пришли.

Впереди тускло белело светлое пятно. Аретейни остановилась.

— Ступайте, – сказала она. – Я тебя тут подожду.

— А если я не вернусь? – уточнил я.

— Чего это ты не вернешься? – Тихий, равнодушный голос. Злиться было глупо – но я все равно злился.

— Даже не знаю… меня убить могут, к примеру. Тогда что?

Ласточка пожала плечами.

— Я подожду до захода солнца. Если не вернешься – пойду. Чего мне попусту здесь торчать.

— Ты уж поторчи, – попросил я, закидывая Октябрину на первую ступеньку. Обернулся. Ласточка стояла позади – тоненький силуэт на границе света и тени. Казалось, стоит моргнуть – и она исчезнет.

О чем это я. Ее уже больше нет.

— Ты-то мне зачем нужен?

— Я постараюсь тебе помочь…

— Дурак. Мне помогать незачем.

— Здесь наши мнения расходятся.

Я поглядел на нее в последний раз и принялся подниматься.

Нэйси

Мы прошли озеро, потом еще один лес, а потом земля стала полого подниматься. Деревьев становилось все меньше, а камней все больше. То тут, то там попадались скалы самой разной величины – от маленьких, обломков размером с лошадь, до больших, в два, а то и в три человеческих роста высотой. Кое-где скалы наваливались друг на дружку, образуя препятствия, но нашей тропке было все равно – она, перепрыгнув их, бежала все дальше и дальше, и чуть светилась в темноте.

Устав прыгать по скалам, мы с Алисой то и дело отставали от легко шагающего Гича, но не обращали на это внимания – все равно ведь потеряться нам негде.

А потом зарядил дождь. Не черный, и не серый, а просто прозрачный. Он не был ни едким, ни мазучим, но делал тропку очень скользкой, и этим мешал. Приходилось осторожничать.

Дорога, меж тем, становилась все круче; иногда приходилось карабкаться по отвесным скалам, и я не знаю, как бы мы справились без Гича, который цеплялся за трещины и уступы ловко, словно кот. Он почти затаскивал нас наверх. Мне казалось, что я ничегошеньки уже не могу – если только упасть и помереть, и, если бы не Гич, я бы, наверное, так и сделала. Алиса кряхтела и пыхтела, но не сдавалась. Мы вымокли до нитки, вода стекала на глаза, холодила спину под курткой, хлюпала в сапогах. Везде была эта проклятая вода, а дождь все не кончался.

— Сюда, – сказал Гич и за шиворот втянул меня в нутро какой-то пещерки. Мне показалось, будто я оглохла: вот только что ливень хлестал по ушам и вдруг стих. Снаружи он лил мокрой серой стеной, а в пещерке было сухо и тянуло сквозняком. Стены отзывались низким гулом, и вся скала тихонько гудела, словно большой орган, и от этого все происходящее казалось странным сном. Впрочем, все наше путешествие было похоже на сон.

Щелкнул кремень – и пещерку озарил мятущийся огонек зажигалки. Гич встал и протянул руку, медленно обводя стены и вглядываясь в них, будто надеялся что-то прочесть. С его волос и одежды ручьями стекала вода. Алиса чихнула.

Кто-то закашлялся.

Мы все вздрогнули, а Гич резко обернулся, так, что мокрые волосы хлестнули его по плечу. Пещерка сужалась вглубь: если у входа взрослый мужчина мог стоять в полный рост, то дальше Гичу пришлось бы согнуться, а потом и вовсе ползти на четвереньках. Но он, конечно, никуда не пополз, а просто достал из своей сумки карманный фонарь. Луч ударил, прошивая темноту. Было тихо, только эхом отражалось наше тяжелое после подъема дыхание.

У дальней стенки сидела старушка и куталась в пыльную ветхую шаль. Она слегка раскачивалась, опустив голову, и было не видно ее лица. Гич приложил палец к губам, чем вовремя одернул открывшую, было, рот Алису. Опять! Эта растяпа нас когда-нибудь погубит.

Старушка немного приподняла голову и забормотала что-то. В луче фонаря блеснули глаза, но разглядеть черты я не могла по-прежнему. Гич очень осторожно опустился на колени и сел напротив, не спуская с нее глаз.

Бормотание усилилось, было различимо что-то вроде «не-привязывай-не-привязывай». Мы замерли, инстинктивно повторяя за старшим, то есть, за Гичем, собственно. А он как раз не двигался.

— А ты не умничай! – вдруг рявкнула старуха, так, что я подпрыгнула. Она прямо посмотрела на меня, лицо у нее оказалось сморщенное и темное, как гнилое яблоко. – Куда полез?! Тебя сюда звали?!

Гич и ухом не повел.

— Смерть тебя ждет, – злобно продолжила старуха, метнув на него косой взгляд. – Ждет! Что молчишь, язык проглотил?!

От ее хриплых воплей должно было подняться эхо – но кроме шума дождя ничего не было слышно. Слова будто вязли в сыром холодном воздухе. Старуха повозилась немного. Затем сказала:

— А скажешь мне словечко – я в долгу не останусь. Я знаю, как тебе смерти избежать.

Гич молчал. Мы тоже.

Тогда старуха заворчала.

— Плохой свет, нехороший свет, неживой свет. Плохой человек, злой человек, сердце у тебя злое. Тебя по-хорошему просят, а тебе все равно.

Ну, это уже было просто-напросто глупо. Даже мы с Алисой знали, что Гич добрый.

— Не видать тебе ни любви, ни счастья! – взвизгнула старуха, ткнув в него костлявым пальцем. – Тридцать лет!!

Вспыхнуло. Татуировка на груди у Гича – большой спокойный волк – вдруг ожила. Зверь дрогнул, потянулся, оскалил зубы, будто его разбудил крик. Руны вокруг него вспыхнули углями, а волк, встряхнувшись, грациозно спрыгнул на камни, увеличившись в размерах. Он оказался крупным, размером с пони. Он встал рядом с Гичем, а тот замер, положив руки на колени. Казалось, он даже перестал дышать.

Волк вздыбил шерсть и глухо зарычал.

И старуха исчезла. Словно растаяла в воздухе, а следом растаял и зверь. Гич ожил и открыл глаза. Я украдкой покосилась на него – татуировка была на месте. Гич протянул руку и поднял с земли, с того места, где сидела старуха, узкую красную ленту. Она свесилась с его пальцев, как яркая ленивая змейка.

— Держи, маинганс, – сказал Гич, протянув мне ленточку. – Тебе пригодится.

— А она… – подала голос Алиса. – Она же тебя прокляла…

— Пыталась. – Гич поднялся. – Идемте дальше.

Я выглянула наружу – и только тут заметила, что дождь кончился.

Дэннер

Едва шагнув за калитку, я чутьем уловил – человеческим ли, волчьим – что опоздал. Запах смерти витал в воздухе, железный запах крови, боли и страха. Откуда же враг пришел?.. А, не все ли равно теперь.

— Что-то случилось, Дэннер? – заботливо спросила Октябрина. – Почему ты остановился?

Ну, что тут скажешь?

— Я просто задумался.

Детская рука погладила меня по волосам. Убери руку. Да убери ты руку, от нее кровью несет!

— Мы не туда пришли?

— Туда. – Я, оглянувшись, шагнул к старой раскидистой яблоне и усадил девчонку на мокрую ветку. – Ты посиди тут немного, а я пойду, разведаю, что там. Ладно?

Большие ореховые глаза изучающе прищурились, глядя на меня.

— Не оставляй меня одну, – попросила Октябрина. – Я не боюсь покойников, если они не ходят. Я боюсь тех. Живых.

У меня пальцы заледенели.

— А… – осторожненько уточнил я, – а ты… В смысле, кого живых?

Девочка поджала босые ножки, зябко приподняв плечи.

— Ну, тех, в масках, – пояснила она. – А покойников я не боюсь. Если ходят только. Если ты думаешь, что я испугаюсь мертвых – ты не бойся. Я не буду плакать и кричать.

Я обреченно уселся на ту же ветку. В голове вихрем кружились мысли, картины, возможные варианты. Пришлось выуживать из этого водоворота наиболее удачные слова и жесты.

— Октябрина…