Руна Гибели

Через какое-то время Юлия начала замечать, что их общение стало не совсем, конечно, односторонним, а как бы полуторным. Она по-прежнему выкладывала брату все, что было на душе — и плохое, и хорошее, а он стал делиться с нею только радостями, словно беды и горести внезапно напрочь исчезли из его жизни. И Юлия была бы только рада, если б это соответствовало действительности, однако ее интуиция твердила обратное: проблемы Виктора никуда не делись, просто они начали копиться у него внутри, словно в сейфе, накрепко запертые там его принципами. А ключи от этого сейфа он ей почему-то не вручил.

Это обижало Юлию: она видела, что брат начал от нее отдаляться. И добро бы тому была очень уважительная причина женского пола, но таковой не имелось — уж Юлия бы это наверняка узнала. Они продолжали часто видеться, так как помимо душевной потребности в общении, они оба увлеклись наукой с первого же курса РГГУ [8], поступили в аспирантуру и оказались у одного и того же научного руководителя — Дмитрия Сергеевича Заболотского.

Юлия очень хорошо чувствовала брата. Другой пассии, кроме океанологии, у него не было. Но прежняя близость, тем не менее, куда-то девалась. И все же Юлия ждала, надеялась и молчала. Молчание исподволь подтачивало обоих. В тени внезапно начавшей расти между ними стены начала чахнуть их родственная близость, словно цветок, напрочь лишенный солнца. Разговор назревал. Он не мог не состояться.

Ситуация созрела к их двадцать пятому дню рождения, который должен был стать последним, проведенным в родном Питере на ближайшие годы. Профессор Заболотский перешел на практическую работу в УНиО [9] и звал их с собой, на Тихий океан «просолиться», убеждая в том, что диссертация от них никуда не убежит. Комольцевы, недолго думая, согласились. Морем бредили оба, и мелководная Балтика, где они проходили практику, их жажду громадных водных просторов никоим образом не удовлетворяла. То ли дело — Тихий океан! Есть, где развернуться. Но главное — там настоящая работа!

Июнь, Питер, белые ночи… Трудно представить лучшую пору и место для празднования двадцатипятилетия. Чувство времени куда-то уходит, и стрелки часов уже никому не указ. В ту ночь друзья разошлись из квартиры Комольцевых около трех утра. Точнее, кто разошелся, а кто и остался ночевать у них, не имея возможности из-за разведенных мостов попасть к себе домой. Вечеринка удалась на славу, так что все, оставшиеся ночевать, практически сразу пали в неравном бою с усталостью. Но именинников, казалось, усталость не брала: сна у них не было ни в одном глазу, неуемная натура требовала движения, а июньский Питер звал к себе — как следует попрощаться перед дальней дорогой.

Как было противостоять такому призыву? Тем более что после нескольких часов в шумной компании Виктору и Юлии остро требовалось уединение, которое для них означало — быть вдвоем. В случае же отсутствия второго, уединение превращалось в одиночество. Как говорится, почувствуйте разницу. А Юлия, к тому же, надеялась поговорить, наконец, начистоту с братом и выяснить причину медленно растущей между ними дистанции.

Они шли, не замечая расстояния: Жуковского, Литейный, Пестеля, набережная Фонтанки… И вот, наконец, старушка Нева. Брату с сестрой было все равно, куда идти: они шли и говорили, лишь изредка умолкая, словно не виделись, как минимум, несколько месяцев, или стремились наговориться на годы грядущей разлуки. И, хотя расставаться они совершенно не собирались, эта страница их жизни вот-вот должна была перевернуться. Едва ли не в последний раз были они вместе втроем: Виктор, Юлия и Питер. Они шли и впитывали его неповторимую атмосферу всем своим естеством, будто пытаясь забрать хоть малую частицу родного города с собой на далекий Тихий океан.

А по набережной Кутузова их не успевшие еще толком просолиться души океанологов потянули брата с сестрой на запад — в направлении Финского залива. И пусть идти далеко, а ноги начинают помаленьку гудеть, зато они вместе. Завтра (а точнее, уже сегодня) у них выходной день, а значит, продолжению «банкета» ничто не помешает.

Виктор хорошо запомнил тот их разговор — ведь они в ходе него дважды чуть не поссорились, чего с ними с юных лет не случалось. Юлия пыталась доказать ему, что его рыцарство и попытки оградить ее от «лишнего» негатива — не что иное, как мужской шовинизм, что лишнего для нее быть не может, коль скоро это касается Виктора, и возмущенно интересовалась, по какому праву он отнял у нее возможность помогать ему. Виктор пытался как-то защититься от наскоков сестры, донести до нее свою точку зрения, но все его, на первый взгляд, сильные и логичные доводы неизменно и вдребезги разбивались об один непробиваемый аргумент Юлии, заключавшийся в словосочетании «чушь собачья». Повторяемый многократно, в различных комбинациях и с разными эмоциональными оттенками, он всякий раз ставил Виктора в тупик. В конце концов, точку в споре поставил ультиматум Юлии:

— Наша с тобой дружба как брата и сестры возможна только на паритетных началах: или мы равны в наших отношениях, или ну их к черту совсем, и я даже разговаривать с тобой больше не буду!

В фехтовании это называется «туше». Такой удар не парируешь. И Виктор сдался. Как бы ни дорожил он своими принципами, сестра значила для него много больше. И потерять ее вот таким образом представлялось ему делом совершенно немыслимым. «Вечный мир» был заключен у Дворцового моста и скреплен рукопожатием.

А через два дня они вылетели во Владивосток…

О договоре помнили, и возможности смошенничать при выполнении его пунктов практически не было ни у одной из сторон. Близнецы очень хорошо чувствовали эмоции друг друга, и никакие актерские способности не могли замаскировать тяжесть на сердце, коль скоро у кого-то из них она появлялась. И близость их не убывала со временем: ведь у Юлии все никак не мог появиться постоянный парень, а у Виктора — девушка. А может быть, как раз наоборот — не появлялись они именно потому, что слишком сильна была связь между братом и сестрой, и никто со стороны просто не выдерживал конкуренции.

Так или иначе, договор соблюдался неукоснительно, хотя время от времени искушение защитить сестру от лишнего знания у Виктора возникало, не воплощаясь, впрочем, в поступки. Возникло оно и сегодня, но намерение это так и осталось неосуществленным: Юлия пришла к нему сама, и, едва взглянув друг другу в глаза, брат с сестрой поняли — поводы для беспокойства возникли у них сегодня совершенно синхронно.

— Идем ко мне, — сказала Юлия. — Там поговорим.

Предложение было в высшей степени разумным: на сей раз других женщин в экспедиции не оказалось, так что Комольцева единственная из экипажа (кроме капитана) расположилась в отдельной каюте. Пусть она была самой маленькой на корабле, зато без соседей. И если брату с сестрой требовалось укромное место для конфиденциальной беседы, «келья» Юлии подходила для этого просто идеально.

— Сон, да? — спросил он, когда дверь каюты закрылась за ними.

— Как ты догадался? — брови девушки удивленно вскинулись вверх. А мгновением позже в ее глазах пойманной птицей трепыхнулась тревога. — У тебя тоже? Значит, это не просто так.

— Ты веришь в вещие сны?

— А ты нет?

Он усмехнулся.

— Странно… Мы столько лет не разлей вода. Постоянно общаемся. На тысячи тем переговорили, а вот этой ни разу не касались. Почему, интересно?

— Может, повода не было?

— Может быть. И от этого мне, честно говоря, немного страшно.

— Немного? Меня так колотит прямо!

— Но почему? Всего лишь один сон. Пусть неприятный, но…

— Один на двоих.

— Этого мы не знаем. Я, например, свой не помню. Просто ощущение поганое осталось. Не люблю таких пробуждений. После них обычно весь день наперекосяк.

— И часто с тобой такое?

— Не слишком. Но изредка бывает. А у тебя?