Перехламок (ЛП)

Его взгляд стал подозрительным.

— О вас?

Он поглядел на меня и Товика, надеясь отыскать в наших лицах подсказку, чтобы сказать то, что мы хотели услышать. Товик фыркнул и стал сгребать железо, за которое заплатил, а я сделал свое лицо картежника.

— Будут проблемы, вот все, что скажу, — через миг сказал он. — Придется следить за спиной там, где раньше было безопасно. Нельзя позволять себе убирать руку с кобуры. У дальних городков вода кончается еще быстрее, чем у нас. И дело не только в людях, — он сменил тему. — Ты сегодня за стены выходишь, Кэсс?

— Эм, — я моргнул и расправил желтый лист, который по-прежнему был у меня в руке. — Да. Прожекторы у ворот и полдюжины лампочек по дороге на Тарво.

Мои мозги опять на полшага отстали от языка. Рассказывать свой маршрут. Умница, Кэсс. Но если Дренгоффу и не терпелось выбежать наружу и продать меня с потрохами, он этого не показал. Он снова посмотрел на жетоны в своем кулаке и кивнул.

— Будь там осторожен, Кэсс, — только и сказал он.

Эту светофазу Перехламку предстояло провести в полумраке. Большие дуговые светильники включились с центрального щитка, но осветить меньшие улицы и переулки мог только я, и меня ни за что не хватило бы на весь город. От этой мысли я ощутил прилив необычного, озлобленного удовлетворения. Раз уж эти неблагодарные ублюдки напали на своих фонарщиков, пусть посмотрят, каково им придется, когда в светофазу будет гореть только одна из дюжины ламп. Я вынашивал в себе эту кислую мысль, когда оставил город в тени и пришел к шестичасовым воротам. Мне хотелось поскорее занять руки честным трудом, но если в прошлую светофазу у Кишкодерских ворот было плохо, то здесь было еще хуже.

Даже на расстоянии пятидесяти шагов я слышал отчаянные вопли толпы снаружи и ответный рев привратников, более низкий, чем обычно, чтобы запугивать и командовать, так, как научили их боссы. Когда я приблизился, из гущи шума начали пробиваться отдельные голоса — крики боли, смешанные с гневом и горькой мольбой. Лязг ворот, через которые пропустили горстку тощих фигур. Крики детей. Меня снова пробрал озноб.

Над воротами, вдоль парапета, тянулся толстый металлический поручень, на который опирались жаркие желто-белые прожекторы, готовые метнуть здоровые резкие лучи через заваленный мусором пол старого купола на дорогу, ведущую к Тарво. Настолько яркие, что они ослепят любых бегущих к воротам врагов и превратят подступы в тир для стрелков на стене. Прожекторы шестичасовых ворот были последним, что видели в своей жизни многие падалюги и разбойники.

Три центральные лампы не работали. Крайние были в порядке, и в их отсветах я видел, как привратники двигают их взад-вперед, направляя вышибал внизу. Но парочка из них уже начинала мигать и запинаться, и если это вовремя не исправить, они перегорят, и если это случится, то они будут остывать несколько часов, а до тех пор с ними невозможно будет работать. Прожекторы на воротах были любимчиками Венца, но я достаточно знал о них, чтобы справиться с проблемой.

Я был на середине лестницы, ведущей на вершину ворот, когда как следует разглядел привратников и остолбенел.

— Приветики, человечек в шляпе, — раздался голос с вершины лестницы. Тройной блеск в сиянии фонарей на воротах: отделанные металлом сапоги, яркие цепи на теле и руках, непонятные глянцевые пятна на бритом черепе.

— А шляпа-то какова, — сказал бандит из Голиафов. — Молодец, что носишь такую шляпу. Наверное, тяжеловата она для такого маленького человечка.

Он немного отступил назад и дал мне подняться по лестнице, потом без предупреждения схватился за мое запястье и затащил меня наверх. Он вообще-то был на полголовы ниже меня, «маленького человечка», но в доме Голиаф людей меряют по мускулистости, и хотя у меня длинные пальцы, я бы вряд ли смог сомкнуть их вокруг его бицепсов. Или шеи. Он ухмыльнулся мне. Ему недоставало примерно трети зубов, а десны были испещрены шрамами. Наверное, когда-то он неумело попытался вставить металлические зубы и напортачил. Очень немногие доки в подулье знают, как это провернуть, но полно тех, кто пытается вставить их самостоятельно.

Я поднял взгляд от его зубов, избегая глаз, и осознал, что блестящие пятна на голове — это не следы болезни, а татуировки, кляксы металлических чернил под кожей.

— Стальноголовые! — радостно пророкотал он, когда увидел, куда я смотрю, и шлепнул себя ладонью по голове. — Знакомься, маленький человечек, мы ваша новая охрана. Лучшие люди дома Голиаф на страже закона в маленьком Перехламке.

Мне говорили, что «маленький» — это худшее оскорбление, которым один Голиаф может обозвать другого. Когда они приходят в подулей, сбиваясь в банды и ища удачи, они постоянно так называют всех нас.

Товик упоминал, что сюда привели бандитов, и я об этом особо и не думал. Берсерки или Проклятье, ну, может, Бритвы или Зубоклацы. Какая-нибудь из тех банд, с которыми можно вести дела. Но Стальноголовые! С их-то репутацией! И кто это сделал?

Понадобился выстрел, хор криков внизу и еще три секунды созерцания ухмылки Стальноголового, чтобы я решил, что сейчас не время задавать вопросы.

— Фонарщик! — заорал я поверх гула. — Пришел чинить прожекторы! Они нуждаются в ремонте!

Мне приходилось напрягаться, чтоб меня услышали, но Стальноголовый, похоже, не прилагал никаких усилий. В его бочкообразной груди, должно быть, скрывалась та еще пара легких. Он демонстративно поклонился и препроводил меня на парапет, все время ухмыляясь. Там было еще полдюжины Стальноголовых, все они посмеивались, принимали позы, смотрели сверху вниз на толпу у ворот и поигрывали оружием.

Работа была легкая, но они ее усложнили. Кто-то, кому не хватало места на стене, пнул в сторону коробку, внутри которой провода расходились к разным лампам, так что одна сторона смялась, и изнутри с треском летели искры. Я нахмурился, слыша, как окованные металлом сапоги Стальноголовых лязгают туда-сюда по проходу, и решил, что лишь слепая удача пока не дала электричеству поразить металл и зажарить всю эту шайку. Фонарщики довольно часто такое видят.

Разобраться с коробкой — дело нехитрое, у меня в ранце был чистый и неповрежденный стыковочный хомут. К тому времени, как я его достал, один Стальноголовый якобы случайно ударил меня коленом в ребра, пока я сидел на корточках, а другой, опять же как бы случайно, едва не припечатал мне пальцы сапогом, но я успел их отдернуть. Они глядели на меня и гоготали, и похоже, даже не заметили, что я отключил энергию, чтобы заново подсоединить провода.

А вот толпа заметила. Без яркого света прожекторов они могли меня разглядеть — парапет был не такой уж высокий — и крики стали такими же, как у ворот со стороны подъемника.

— Фонарщик! Впусти нас! Поговори с ними!

— Ты! Я тебя видел, ты всегда тут ходишь! Пропусти меня внутрь! Не пожалеешь! Не пожалеешь, если я тебя не поймаю на дороге одного, ты, жалкая крысиная морда! Впусти меня!

— Пожалуйста, скажи этим людям, скажи, что у меня достаточно воды для них, она просто в моей норе, только впустите меня и дайте поесть, и я за ней схожу…

Кроме одного.

— Кэсс! Я знаю тебя! Синден Кэсс! Мы встретились на тропе! Я Эннинг! Ты помнишь меня, не притворяйся! Мои братья прошли, они уже в Перехламке, они там со своими семьями, ты можешь хотя бы передать им весточку? Поговори с ними, Кэсс, их зовут…

Но к тому времени уже слишком многие услыхали мое имя и подняли гам. Я лихорадочно доделал работу до конца, ругаясь и не успевая убирать волосы с лица. Все, что я хочу — это делать свое дело, продолжал я говорить им настолько тихо, что едва слышал свой голос. И все. Я никак не влияю на привратников, и взимание дани водой — не моя идея. Даже в Перехламке она заканчивается, почему бы им не попытать удачу выше или ниже по улью, где ее может быть больше? Это не моя проблема.

Даже когда прожекторы включились и громилы со стрелками отогнали толпу назад, даже после того, как трое Стальноголовых эскортировали меня из ворот и повели к дороге на Тарво, все равно это были единственные слова, которые я мог сказать.