Несущественная деталь

— У меня сильное желание взять эту древнюю лампу и шарахнуть вас по голове, представитель. Вы чего хотите?

— Я хочу, чтобы вы сели и поговорили со мной, — ответил Эррун.

Прин промолчал. Он подошел к столу, взял старую масляную лампу обоими хоботами, поднял ее тяжелым основанием вверх и направился к представителю, который теперь смотрел на него испуганным взглядом.

Он снова оказался на месте, сидел лицом к Эрруну, посмотрел на стол — лампа стояла на прежнем месте. Представитель невозмутимо смотрел на него.

— Так оно и будет, Прин, — сказал ему Эррун.

— Говорите, что вам нужно, — сказал Прин.

Представитель помедлил, на лице его появилось озабоченное выражение.

— Прин, — сказал он, — не буду говорить, будто мне известно все, что вы пережили, но…

Прин молчал, а представитель говорил и говорил. Что ж, они могут держать его здесь, не позволять ему выйти отсюда, не позволять ему отметелить заявившегося в его сон представителя, но они не могут запереть его мысли. Этот прием, освоенный им в университетских аудиториях, а потом доведенный до совершенства на факультетских заседаниях, наконец-то пригодился ему по-настоящему. Он слушал пятое через десятое, что говорил Эррун, не чувствуя ни малейшей необходимости вдаваться в подробности.

В бытность свою студентом он полагал, что может это делать, потому что чертовски умен и в основном уже знает все, чему его пытаются научить. Позднее, во время бесконечных заседаний комитетов он пришел к выводу, что многое из выдававшегося за полезный обмен информацией на самом деле было бессодержательной болтовней, имеющей целью защитить положение говорившего, напроситься на похвалу, опорочить соперника, снять с себя ответственность за надвигающиеся провалы и катастрофы, которые были и абсолютно предсказуемы, но в то же время казались совершенно неизбежными, и сообщить друг другу то, что они все и без того уже знали. Трюк состоял в умении быстро и незаметно переключаться так, чтобы никто и не понял, что ты перестал слушать, как только выступавший открыл рот.

И вот представитель Эррун болтал что-то банальное и непритязательное о своем детском опыте, который убедил его в необходимости полезной лжи, имитационных мирах, удержании в рамках стада черни. Теперь он закруглял свой довольно очевидный и бесстыдный вывод. Обдумывая все это с высот своего научного знания, Прин решил, что аргументация представителя довольно прозаическая, может, и способная кого-то убедить, но лишенная воображения. Заслуживала троечки. Ну, троечки с плюсом, если проявить щедрость.

Иногда ты, напротив, хотел демонстративно переключаться небыстро и заметно; иногда ты хотел, чтобы студенты, аспиранты, коллеги или чиновники знали, что утомили тебя. Он несколько лишних невежливых мгновений молчал и с непроницаемым лицом смотрел на Эрруна.

— Гмм. Понимаю. Насколько я понимаю, представитель, вы здесь для того, чтобы предложить мне сделку. Почему бы вам сразу не перейти к делу.

Эррун недовольно посмотрел на него, но — хотя и с видимым усилием — взял себя в руки.

— Она все еще жива там, Прин. Чей — она все еще там. Она не страдала и оказалась сильнее, чем предполагали те, кто там заправляет, так что вы можете ее спасти. Но их терпение на пределе — они недовольны ею и вами.

— Ясно, — сказал Прин. — Продолжайте.

— Вы хотите увидеть?

— Увидеть что?

— Увидеть то, что произошло с нею, после того как вы оставили ее там.

Для Прина эти слова были равносильны ударам, но он попытался скрыть это.

— Не уверен, что хочу.

— Это… это не так уж неприятно, Прин. Первая, самая длительная часть — она даже не в Аду.

— Нет? А где же?

— В одном месте, куда ее отправили прийти в себя, — сказал Эррун.

— Прийти в себя? — без особого удивления спросил Прин. — Потому что она потеряла разум, а безумцы не страдают по-настоящему?

— Видимо, что-то вроде этого. Но они не стали наказывать ее, когда она вроде бы восстановилась. Позвольте я вам покажу…

— Я не…

Но они все равно показали ему. Это было все равно, что сидеть привязанным к стулу перед круговым экраном, когда ты не в состоянии ни отвести глаза, ни даже моргнуть.

Он видел, как она прибыла в место, называемое Убежищем, в каком-то средневековом поселении и времени, наборный шрифт и печать еще не были изобретены, и она копировала рукописи. Он слышал ее голос, видел, как ей угрожали наказанием, когда она высказала сомнение в религии и вере, видел, как она уступила и сдалась, видел, как усердно она работала в последующие годы, видел, как она продвигалась наверх по невысокой подагрической иерархической лестничке этого заведения, как она ежедневно ведет дневник, пока не становится во главе Убежища. Он видел, как она распевает в часовне и находит утешение в ритуалах их веры, видел, как она выговаривает новенькой за недостаток веры — точно такой же выговор получила и она в свое время. Он подумал, что ему понятно, к чему идет все это.

Но потом на смертном одре она продемонстрировала, что не изменилась, что, приняв тамошнюю веру, не позволила благочестию затмить ее разум. Он пролил слезу, гордясь ею, хотя и понимал, что такая заместительная гордость являет собой чистую сентиментальность, вероятно, чисто мужская попытка приписать себе некоторые ее достижения. И все же.

Потом он увидел, как она стала ангелом в Аду. Избавляла других от страданий, прекращала их муки — по одному в день, не больше, — и с каждым милосердно убитым принимала на себя часть их боли, так что в некоторой мере она принимала на себя страдания добровольно, становясь тем временем объектом поклонения, центром культа смерти в Аду, мессией новой веры, чудотворцем. Значит, ею пользовались, чтобы привнести немного надежды в Ад, позволяя ей убивать по одному счастливчику в день, словно в некой роковой лотерее освобождения, чтобы тем самым усугублять страдания оставшихся.

На Прина это произвело впечатление. Какой дьявольски изобретательный способ использовать того, кто потерял разум, для предотвращения потери разума другими, чтобы тем самым усилить их страдания.

Что-то мигнуло — и он снова оказался в кабинете Эрруна.

— Принимая все это таким, как оно есть, — сказал Прин, — я получаю очаровательную возможность проникнуть в мыслительный процесс заинтересованных лиц. Итак, что вы предлагаете?

Старик несколько мгновений, словно растерявшись, смотрел на него, а потом, казалось, взял себя в руки.

— Не унижайте на предстоящих слушаниях общество, в котором вы живете, Прин, — сказал он. — Не считайте, что вы разбираетесь в вещах лучше, чем многие поколения ваших предков, не поддавайтесь желанию пофорсить. Не участвуйте в этих слушаниях — это все, о чем мы просим. И она получит свободу.

— Свободу? В каком смысле?

— Она сможет вернуться, Прин. Вернуться в Реал.

— Здесь, в Реале уже есть Чейлиз Дочьхайфорна, представитель.

— Я знаю, — Эррун кивнул. — И я понимаю, что, вероятно, воссоединить их нет возможности. Однако ничто не сможет ей помешать жить в абсолютно приемлемых условиях Послежития. Я понимаю, что существуют сотни различных Раев на любой вкус. Но есть и другая возможность. Для нее можно найти другое тело. Вырастить специально для нее, создать специально для Чей.

— Я думал, у нас существуют законы для такого рода вещей, — сказал, улыбаясь, Прин.

— Существуют, Прин. Но законы можно менять. — Настала очередь Эрруна улыбаться. — И это делают те счастливчики из нас, которые служат представителями. — На лицо его снова вернулось серьезное выражение. — Уверяю вас, с воплощением Чей в новом теле не возникнет проблем.

Прин кивнул, надеясь, что вид у него задумчивый.

— В любом случае, окажется ли она в Раю или в новом теле, от ее существа, от ее сознания в Аду не останется и следа? — спросил Прин, тут же пожалев об этом. Он, а не сенатор, уже знал, чем все это кончится, и давать старику ложную надежду было немного жестоко. Конечно, только немного жестоко; думать о такого рода жестокости рядом с тем, о чем они говорили, было просто смешно.