Несущественная деталь

Он оглядывался теперь на их смешные приготовления, их ужасно серьезные разговоры, в которых были и смущение, и любовь, и горечь. Разве что-то могло приготовить их к этому ужасу? Никакая «закалка» (включавшая слабый электрошок, имитации удушения и громкие крики и ругательства, которыми осыпали их отставные армейские сержанты, согласившиеся оказать им помощь) не могла подготовить их к тому, что они испытали в Аду, а начались эти ужасы с самого начала, с первого дня.

И хотя они немедленно по прибытии попали в жуткий водоворот насилия и неприкрытой ненависти, они все время оставались вместе и в некотором смысле выполнили свою миссию. Ему удалось выбраться, но Чей потеряла разум. Ему удалось представить трезвые, логические свидетельства, он не дал сбить себя с толку, что и планировал с самого начала, когда они только заводили разговоры об их миссии с программистами, хакерами и бывшими правительственными доносчиками, которые изначально сотрудничали с их маленькой подпольной организацией.

Но ему пришлось оставить Чей в Аду. Он сделал все, что было в его силах, чтобы они ушли вместе, но приоритет, как оказалось, у него был другой. В самый последний момент, когда они летели по воздуху к светящемуся проему, ведущему назад в реальный мир и к избавлению от боли, он перевернулся спиной вперед, тогда как ее держал в конечностях, обращенных назад, — в буквальном смысле протолкнул себя первым.

Он надеялся, что они проскочат оба, хотя и знал, что это маловероятно.

И вопрос, который не давал ему покоя (вопрос, который мучил его с тех самых пор), звучал так: если бы Чей в тот момент была в здравом уме, повел бы он себя по-другому?

Он думал — надеялся, — что да.

Он был уверен, что в этом случае она могла бы представить не менее надежные свидетельства, чем он. И тогда он мог бы поступить порядочно, по-мужски, по-джентльменски — спас бы девушку, отправил бы ее в безопасное место, а сам пошел бы на дополнительное наказание, которое изобрела бы для него жестокая бюрократия Ада. Но он мог бы сделать это только в том случае, если бы был уверен, что она вернется в Реал не сломленной, плачущей, искалеченной душевно развалиной.

Она отрицала существование Реала, находясь в Аду, чтобы сохранить остатки своего тающего здравомыслия. Он не мог быть уверен, что она не станет отрицать реальность существования Ада, когда вернется в Реал. Даже если допустить, что она выйдет из того жалкого состояния, в которое погрузилась к концу их совместной экспедиции.

Точнее, к концу только для него, потому что ему удалось вырваться. А для нее, вероятно, это было началом новых пыток и ужаса.

У него, конечно, случались кошмары по ночам, и он, конечно, пытался не думать о том, что, возможно, происходит с ней там, в Аду. Сторонники Ада в Павулеанском обществе, возглавляемые такими личностями, как представитель Эррун, делали все возможное, чтобы уничтожить его репутацию, представить общественному мнению его показания ложью или сильно преувеличенными. Чтобы дискредитировать его, из его прошлого вытаскивалось все, начиная от школьной подружки, которая утверждала, что он слишком бесцеремонно обошелся с ней, до штрафа за хулиганское поведение в университетском баре, когда он был студентом-первокурсником. Представитель Филхин считала большой и неожиданной победой то, что противная сторона не могла предъявить ничего, кроме таких мелочей. За те несколько месяцев, что прошли после дачи им показаний, они стали близкими друзьями.

Теперь они виделись очень редко, потому что их встречи легко могли раскрыть его местопребывание. Они разговаривали по телефону, обменивались посланиями. Почти каждый вечер он мог видеть ее по телевизору в новостных программах, обзорных, документальных или специальных. В основном она высказывалась против Ада и защищала его, Прина. Она ему нравилась. Он даже мог представить себе что-то вроде романа между ними, если бы — но уже одно это «если» было нереализуемой фантазией — обстоятельства сложились иначе, если бы он каждый день не думал о Чей.

Предполагалось, что Павулеанский Ад располагается на субстратах, очень удаленных от самого Павула. Много десятилетий люди искали какие-либо признаки его физического присутствия на самой планете или где-нибудь поблизости (относительно анархические обиталища внутренней системы планеты считались наиболее вероятными местами для расположения этих субстратов), но так ничего и не обнаружили. Вероятнее всего, Чей находилась в десятках, сотнях, а может быть, и тысячах световых лет от планеты, в самых потаенных слоях субстратов какого-нибудь непостижимо инопланетного общества.

Иногда ночами он смотрел на звезды, спрашивая себя, где она.

Вы не чувствуете себя виноватым, оставив ее? Вы чувствуете свою вину в том, что оставили ее? Насколько вы чувствуете себя виноватым в том, что бросили ее там? Как вам спится с таким грузом вины? Снится ли она вам? Вы, наверно, чувствуете себя таким виноватым — сделали бы вы то же самое снова? Бросила бы она вас там? Он слышал один и тот же вопрос во множестве чуть отличающихся друг от друга оберток и отвечал на него со всей честностью.

Они пытались опорочить его с ее помощью, пытались убедить ее (Чей, которая пробудилась в плавучем доме, ту Чей, у которой не было воспоминаний об их совместном времени в Аду) обвинить его в том, что он бросил ее. Но она не позволила им использовать ее. Сказала, что поначалу чувствовала обиду, но потом поняла, что он поступил правильно. Она бесконечно верила в то, что они сделали, и полностью его поддерживала.

Она не говорила того, что хотела услышать от нее пресса, — в особенности враждебная пресса, поддерживающая существование Ада, — и ее быстро оставили в покое, перестали спрашивать, что она чувствует.

Сторонники Ада (Эрруны их мира, люди, которые хотели сохранить Ад) попытались добраться до него, делая публичные заявления, намекая на сделку, на возможность освобождения Чей, если он откажется от своих ранее сделанных заявлений и пообещает, что не будет больше выступать в подобном роде. Прин дал Филхин и Кемрахту разрешение пытаться ограждать его от подобного рода искушений, но ничего не мог с собой поделать, когда журналисты — которым предоставлялась возможность брать у него интервью и задавать вопросы — спрашивали, что он думает о предложениях такого рода.

И вот теперь за неделю до того, как он должен был давать показания перед Галактическим советом, сторонники Ада вычислили его.

Он понял, что что-то не так, даже не успев толком проснуться. Ощущение было такое, будто ты знаешь, что лег спать на узком уступе высоко на утесе и проснулся в темноте, чувствуя спиной кромку уступа, а потом повернулся на бок и обнаружил, что под тобой ничего нет.

Сердце у него екнуло, во рту пересохло. Он почувствовал, что сейчас упадет, заставил себя проснуться окончательно.

— Прин, сынок, как ты себя чувствуешь?

Это был представитель Эррун, старый сторонник Ада, который двумя месяцами ранее препятствовал тому, чтобы он вообще давал показания в парламенте. Теперь, конечно, он чувствовал так, словно с самого начала знал, что к нему пришлют Эрруна, но он сказал себе, что просто это была удачная догадка, совпадение.

Прин проснулся, посмотрел вокруг. Он находился в довольно большой, заставленной мебелью комфортабельного вида комнате, которая, насколько он понимал, вероятно, была смоделирована по собственному кабинету представителя Эрруна.

Значит, на самом деле он и не просыпался, не оглядывался. Они нашли способ пробраться в его сон. Значит, они сейчас и будут его искушать. Он не знал, как им это удалось. А почему бы не спросить?

— Как вы это делаете? — спросил он.

Эррун покачал головой.

— Технические детали мне не известны, сынок.

— Прошу вас, не называйте меня «сынок».

Эррун вздохнул.

— Прин, мне нужно поговорить с вами.

Прин поднялся, подошел к двери — та была заперта. Там, где должны были находиться окна, он увидел зеркала. Эррун наблюдал за ним. Прин кивнул в сторону стола.