Белое на белом

Писарь.

Кто-то может сказать «Пфе, простой писарь!». И ошибется. Не простой. А Писарь Тайного Совета Короля Леопольда Седьмого! Что дает ему право свысока посматривать на разных-прочих камергеров и иногда намекать на высшие тайны, к которым он причастен. Также Курт айн Бремен, как и многие люди, причастные к государственным секретам лишь самым краешком, относится к королю и другим членам совета с этаким глубинным — и никогда непоказываемым — чувством легкого покровительства. Ведь он может с легкостью понять, кто стоит за выдвинутым вопросом, куда приведет вот этот указ и что нужно сделать, чтобы разрешить проблему.

Вот и сейчас…

Король Леопольд выглядел орлом: широкий разворот плеч, гордый подбородок, орлиный взгляд, россыпь орденов на могучей груди… Художник, который написал ту картину на самом деле был гением: изобразить истинного властителя из… хм, из того, что правило страной последние десять лет. А еще говорили, что честь и совесть маэстро Бальтазаро Фернандо не позволяет ему писать на заказ, он рисует душу. Видимо, деньги успешно заменили художнику и честь и совесть.

Настоящий король, сидевший в огромном кресле под собственным портретом, орлом не выглядел. Тому, кто общается с королем каждый день, тому, кто, образно говоря, видит его в халате и с чашкой кофе — «кстати, неплохой образ, нужно запомнить» — сразу становилось видно, что ширина королевского торса вызвана не могучей силой, а не менее могучей страстью к кухне. Круглое рыхлое лицо напоминало блин, посреди которого воткнули картошку носа, а обтягивающий телеса короля розовый мундир придавал его величеству удивительное сходство с отъевшимся к зиме боровом. Созвездие орденов на самом деле имеет место быть, но впечатляет оно только тех, кто не знаком с обычаем Белых земель под названием «братское награждение». Проще говоря, король при восшествии на престол получает по высшему ордену от каждого государства, поддерживающего такой обычай. Так и закачались на могучей королевской груди три десятка орденов. При том, что его величество в войнах не участвовал ни разу, да и страну покидал только в юности…

Курт встряхнул головой и обратился в слух. Его величество заканчивал свою речь.

— …вторгшись на нашу землю, Союз трех империй намеревается свергнуть законных властителей — в том числе меня — и обратить наши земли в подобие Трансморании.

Говорил король медленно и до чешущихся зубов монотонно. Как человек, который не умеет читать длинные речи. Или как человек, повторяющий заученные слова, кем-то для него подготовленные.

— Наши подданные, защищать которых мы клялись перед богом, — продолжал король, — станут для войск империй дикарями, изгнать которых с земли — необходимо, а убить — не преступление.

«Ох, ваше величество, — подумал Курт, быстро покрывая бумажный лист скорописью собственного изобретения — передергиваете вы, как карточный шулер. Где это видано, чтобы захватчики относились к простым людям, как к каким-то дикарям? Самое страшное, что нам грозит в случае начала войны: вы, ваше величество, лишитесь короны. А простые крестьяне и горожане будут продолжать тачать сапоги — или точить? — продавать сосиски, пахать землю, и смены власти даже и не заметят…»

Острый грифель карандаша записал последние слова короля и остановился.

— Что скажете, господа? — обвел король собравшихся несколько беспомощным взглядом.

— Воевать, — лениво ответил Первый маршал. Пожалуй, единственный человек, который раздражал Курта буквально всем. Своей гривой золотистых волос, так отличающихся от редеющей шевелюры писаря, зелеными кошачьими глазами, при виде которых томно вздыхали девушки от служанки до фрейлины, тем, что человек, еле достигший тридцати и безвылазно сидевший в своем поместье в Черных горах стал Первым маршалом, даже тем, что он был левшой. Но больше всего Первый маршал раздражал Курта — и всех мужчин, имевших несчастье быть отцами, мужьями, братьями — своей чрезмерной любвеобильностью.

Три человека сражались за звание величайшего любовника, образно выражаясь, конечно, ибо к тому моменту, как застрелили на дуэли Бернардо Морано, Карл Гарлоу еще только присматривался к своей юной кузине, а к тому моменту, как сам Гарлоу был отравлен неизвестным, Диего Альмаро еще даже не родился. Сражение шло в умах поклонников — и поклонниц — этих трех любовников, но, происходи оно на самом деле и в настоящее время, Первый Маршал, Рихард айн Штурмберг по праву принял бы участие четвертым претендентом. В его присутствии любая женщина от тринадцати лет до ста тринадцати начинала испытывать ощущение того, что на ней слишком много одежды. Флюиды маршала просто обволакивали и лишали несчастную жертву способности сопротивляться.

Курт опустил взгляд. Он вспомнил передаваемые тихим шепотом рассказы о том, что любвеобильности у Первого Маршала столько, что иногда ему не хватает женщин… А также возникающие иногда мысли о том, КАКИМ образом айн Штурмберг стал Первым Маршалом… Говорили же, что иногда он с королем запирается на пару часов в некой секретной комнатке, откуда они выходят усталые, но довольные… Боже, какая мерзость.

— Мы не можем воевать, — быстро ответил канцлер Айзеншен. Еще бы он ответил не быстро: наверняка именно он подготовил для короля речь о гнусных захватчиках. Всем известно, что говорит король, но слова он произносит канцлерские.

Канцлер нравился Курту гораздо больше, чем король и уж тем более — чем Первый Маршал. Уже в возрасте, но в волосах и в окладистой бороде нити седины еще еле заметны, кряжистый торс, тут, в отличие от короля, сразу видна сила и мощь и нет этой неприятно-липкой смазливости Первого маршала. Канцлер Айзеншен больше походил на короля, чем сам король. Фактически, именно он управлял государством. За исключением тех случаев, когда в короле просыпался двоюродный дедушка…

— Мы не можем воевать, — повторил канцлер.

— Позвольте мне судить, что может наша армия и чего не может, — улыбнулся маршал.

— Сколько человек мы можем собрать?

— Тридцать тысяч, — маршал все улыбался, как кот, играющий с мышью.

— А сколько сможет собрать объединенное войско Трех империй?

— Шестьсот тысяч.

— Вам не кажется, что ни один полководец не сможет выиграть войну с двадцатикратным перевесом в пользу противника?

— Сможет, если он — гений.

— Гений — да. Вопрос только в том, есть ли у нас такой гений?

Канцлер и маршал несколько секунд смотрели друг на друга через стол. Маршал, в ослепительно-белом мундире и канцлер, в гораздо более скромном темно-синем. Наглая молодость и мудрая старость.

— Как мне кажется, — продолжил канцлер, — среди наших военачальников отсутствуют подобные… гении, — последнее слово прозвучало, как оскорбление.

Маршал откинулся на спинку кресла:

— Возможно, — спокойно кивнул он, — но, если вы не обратили внимания, его величество упомянул о том, что завоевывать собираются не только нас.

— Объединение? — прищурился канцлер, на лету схвативший мысль маршала, как коршун мышь.

— Совершенно верно.

— И какова же будет армия, если объединить все Белые земли?

— Триста тысяч.

Два оппонента перебрасывались фразами через стол, как будто играли в мяч. Король только успевал ворочать головой туда-сюда, как филин.

— В два раза меньше. К тому же вы посчитали Грюнвальд, который никогда не станет нашим союзником…

Южное королевство Грюнвальд, раскинувшееся вдоль берега Зеленого моря, испокон веков считало, что именно оно достойно стать тем камушком, вокруг которого вырастет жемчужина объединенных Белых земель. Об Объединении грезили уже давно…

— …и молчаливо предположили, что с вашим предложением согласятся все остальные страны, которые, хочу вам напомнить, уже тысячу лет не могут договориться даже о размере гроша.

Единая страна… Страна, в которой не нужно платить пограничную пошлину семь раз за восемь миль, огромная, сильная и могучая страна… Которую до сих пор не удавалось создать никому.

Против Объединения были даже не только правители стран, все эти короли, герцоги и епископы, против объединения были многие жители, дворяне, горожане, даже крестьяне. Для обычного человека его родина, это не та огромная страна, которую он может увидеть только на карте. Родина для него — это дом, в котором он живет, улица, по которой он ходит, речка, в которой купаются его дети, и все это не станет больше, если увеличится страна.