Белое на белом

Пиво. Кто останется равнодушным к этому золотому напитку? И пусть чопорные брумосцы или надменные ренчийцы называют его грубым напитком простолюдинов, но в Белых Землях знали, что пиво по своему благородству, тонкости вкуса и многочисленности сортов не уступит ни винам Ренча, ни виски Брумоса.

Темный, бархатный дункель…

Легкий освежающий лагер…

Пахнуший легким дымком раухбир…

Крепкий бокбир…

Ледяной и ядреный айсбир…

Варящийся только ранней весной в месяце Мастера майстербир…

И, как вершина искусства пивоварения — брандиш.

Золото освежающего вкуса под снежной шапкой пены. Кто откажется от такого?

— Я не буду, — отрезал Вольф, — Мне отец заповедал: не курить то, что не пахнет табаком, не пить то, что пенится и не есть мясо, если не знаешь, какие звуки оно издавало при жизни.

— Вы, простите… — возможно, Цайт искренне пытался подружиться, но выглядело это все равно издевкой. Или так казалось Вольфу?

— Ты, — спокойно поправил непробиваемый Йохан, — Карл сказал, что в Сотне все обращаются друг к другу на «ты».

Вольф представил, как ему будет тыкать солдат, бывший каторжник и убийца, и еле-еле сдержался.

— Откуда ты будешь, Вольф?

Вольф заскрипел зубами, но еще держался:

— Из Айнштайна.

— С юга? Тогда твой отец прав: у вас там, на вкус, что пиво, что моча…

Все!

Прижавшийся к двери Цайт сглотнул и покосился на шпагу, кончик которой царапал его горло.

Лихо. Оливер-Ксавье не ожидал такого от внешне недотепистого Вольфа. Только что он стоял в полуобороте к Цайту, шпага висела на бедре и вот уже бывший монах чуть не приколот к двери, как огромная бабочка из коллекции безумного натуралиста. Даже он, Ксавье, при всем своем опыте, не успел вмешаться.

Оливер загнал обратно наполовину извлеченный из ножен-трости клинок шпаги. Вольф бросил мгновенный взгляд на резкий звук и медленно опустил свое оружие.

— Не зли меня. Убью.

Цайт поднял ладони:

— Да ладно. Если хочешь, могу признать ваше пиво лучшим севернее южного полюса…

— Цайт, молчи.

— Молчу. Я все понял, ты пиво не пьешь. Ксавье?

— Я не пью, — резко ответил аристократ Ксавье, — пива. И вина не пью. И шнапса. И ничего крепче воды. И я разозлюсь не меньше Вольфа, если услышу вопрос «почему».

В глазах Цайта ярко горел именно этот вопрос, но он промолчал.

Йохан поочередно посмотрел на своих будущих товарищей. М-да. Вольф смотрит на всех, как тот самый волк, оказавшийся среди собак, Ксавье тоже как натянутая струна, от казалось бы безобидного вопроса, а Цайт прижался к двери, как загнанный зверь, того и гляди вцепится в горло…

— Цайт, — вдруг спросил Вольф, — ты вообще монах или нет? В рясе, а ведешь себя как…

— Я, — напряженным голосом произнес «монах» — Цайт. И моего прошлого больше нет.

Он оглядел себя и хихикнул:

— Cuculus non facit monacum, — произнес он, — что в переводе с эстского означает «Монах — он и голышом монах, а рясу и купить можно».

Шутка была немудрящая, но все рассмеялись. Напряжение спало.

— Ребята, — Цайт положительно не мог оставаться спокойным, — предлагаю все-таки пойти в пивную. Не знаю, как вы, я а ничего не ел со вчерашнего вечера…

Живот Вольфа громко заурчал.

— …не пива выпьем, так хоть посидим вместе. Ксавье выпьет своей воды, Вольф — шнапса, или что там завещал ему покойный отец…

— Почему покойный? Он еще жив.

— …и по крайней мере поедим. Кто знает поблизости что-нибудь? Я в столице Шнееланда никогда не был.

— Я тоже, — ответил Вольф.

— Я был, — задумчиво сказал Ксавье, — но не в этой части.

Ох уж эти дворяне…

— Пивная «Танненбаумбир». За углом.

Все повернулись к молчавшему до этой минуты Йохану.

— Ты бывал в столице? — прыткий Цайт, конечно.

— Нет.

— Откуда…

— Глаза имею. Пока ехал в обнимусе… омнибусе — увидел. Вывеска с названием и бронзовая пивная кружка. На кружке — медвежья голова, герб города. Значит, пивная имеет право варить «брандищ». Я бы попробовал.

Все посмотрели на Йохана с уважением. Особенно Вольф, который ехал с ним в одном омнибусе, но, похоже, всю дорогу считал ворон.

— Пойдем? — посмотрел на своих будущих товарищей Цайт.

— Пойдем, — выразил общее мнение Ксавье.

— Тушеная капуста и жареные колбаски, — потер ладони Цайт, — Ждите, детки мои, я иду к вам!

Юноши спустились с крыльца, прошли ворота и вышли на улицу Новой Голубятни. Впереди всех зашагал Йохан, позади — Цайт, который вертел головой, рассматривая все, что его интересовало. То есть попросту все.

Вольф и Ксавье шли рядом.

— Вольф.

— Что?

— Как тебе наш командир?

— Симон? Судя по всему — командир он толковый. Шварцы, они, говорят, чем чернее, тем отчаяннее в бою. Погибнуть со славой под его началом — не самая плохая смерть.

— Ну да… — судя по голосу, Ксавье не ставил своей целью славную гибель, — Чернокожий, да еще в черном мундире.

— Было бы хуже, — хмыкнул Вольф, — если бы он был в белом.

Четверка будущих сотников завернула за угол и зашагала к пивной.

В фольклоре Белых Земель Смерть выглядела как мужчина с лицом, которое никто никогда не мог запомнить, и именно в белой одежде. Так как Смерть забирает и королей, а, значит, никак не может быть выглядеть как простолюдин, в девятнадцатом веке его изображали, как аристократа в белом костюме и белом цилиндре, с пустым, гладким лицом, без глаз, носа, рта. В руках он держал трость с полированным стальным крюком вместо рукояти.

Как ни странно, но человек, почти в точности соответствовавший этому описанию — за исключением, понятно, лица — тринадцатого числа месяца Рыцаря въехал в почтовой карете в город Бранд. Человек был одет в белый костюм, имел на голове белый цилиндр, а в руках — трость. Правда, вместо крюка набалдашником служил небольшой стальной шарик, отполированный до зеркального блеска.

В карете человек ехал один, не считая кучера.

— Приехали, господин, — открыл тот двери кареты.

Нога господина опустилась на мостовую. Явление ослепительно-белого пальто из темноты кареты было таким неожиданным, что кучер даже чуть прищурился.

— Экий вы яркий, господин. Кем же таким будете?

Господин в белом улыбнулся из-под полей цилиндра.

— Я, мой друг, дирижер.

«Понятно, — подумал кучер, — дери, значит, жер. Это же этот… ну как его… ну все знают…»

— А что же вы дирижируете, господин? — спросил кучер, поклонившись, и принимая монету.

— Музыку, мой друг, музыку, — пассажир взмахнул тростью, блеснул на солнце стальной шарик, — Скоро в этом городе будет звучать замечательная музыка.

«Ишь ты, музыку…» — кучер посмотрел в спину удалявшегося господина в белом.

Странно, но лицо пассажира кучер совершенно не запомнил.

Можно было бы сказать, что все герои нашей истории уже собрались в столице, но нет. Вечером того же дня к речной пристани столицы подошел, шлепая плицами по воде пароходик «Принц Иоганн». С его палуб на пристань сходили пассажиры, и одним из них стал доктор биологии Виктор Рамм.

Высокий мужчина, с круглой как бильярдный шар и лысой как бильярдный шар, головой, покрытой высоким цилиндром, одетый в черное, доктор прошел пристань и остановился. Вставил в глаз монокль:

— Что скажешь, Адольф?

Слуга, тащивший чемоданы, опустил их на доски и выпрямился. Насколько может выпрямиться невысокий, но чудовищно широкоплечий мужчина. Он снял кепку — костром вспыхнули огненно-рыжие волосы — и прищурил и без того маленькие глазки.

— Это большой город, господин.

Доктор обвел взглядом Бранд — вернее, крыши складов, которые находились возле вокзала: