В третью стражу. Трилогия (СИ)

   "Шагу не ступят без того, чтобы мы не знали!" - А теперь выяснялось, что фашисты использовали в покушении белогвардейских офицеров. Как так? Как могли пропустить?

   "Брехун!"

   - Я так думаю... - Ворошилов не удержался: по губам скользнула довольная улыбка. - Наркомат обороны должен крепко помочь НКВД. Они же нам помогли. Товарищ Артузов ко мне, считай, тридцать человек с собой привел. Теперь наша очередь.

   - Хитрый ты, Клим!.. Мстительный... - усмехнулся Сталин и, бросив в пепельницу окурок "Герцеговины флор", принялся неторопливо набивать трубку, потроша для этого те же самые папиросы. - Зря тебя... туповатым считают, - сказал он, глядя на старого друга из-под бровей. - Знаю... не любят твои... чекистов. Но ты прав... Политбюро сделало ошибку... нельзя было разрешать Артузову из НКВД столько людей забирать... Это надо... исправить.

   - Исправлять придётся много, Коба, - уже совершенно серьезно, без эмоций, продолжил Ворошилов. - Даже слишком. Аналитическую службу расформировали - раз у Ягоды такой нет, то и в Разведупре не надо. Гамарник не проконтролировал, а я по глупости - согласился. Да и не понимают они своей холодной головой толком военного дела... А Урицкий что, он же кавалерист, только и может, что командовать: "Рысью марш, марш!"... Начальников отделов разогнали, кого куда. Пусть за дело, но других кадров у нас пока нет.

   - Так может... вернёшь всех назад?.. А варягов... обратно... в НКВД?

   - Нет. Просто так всех не отдам. Штейнбрюка и еще кое-кого следует оставить... Боюсь, Берзина придётся вернуть с Дальнего Востока. Рано. Не осознал он ещё всех ошибок, но делать нечего.

   - А Урицкого... куда пошлем? Может быть... на укрепление НКВД? Замнаркомом?

   - Чтоб он там ответную склоку затеял? Не надо, - возразил Ворошилов. - Да и не примут они его. Лучше уж оставить пока начальником управления, а Берзина заставить под ним походить. Корпусной комиссар всяко ниже комкора. А?

   - Что думаешь, Вячеслав? - обернулся Генеральный к Молотову.

   Просмотрев справку, Предсовнаркома давно отложил бумаги и, не вмешиваясь, внимательно следил за разговором. Обычно непроницаемое лицо его сейчас было, как говориться, мрачнее тучи. Ещё бы - один из ответственных работников ЦК, неоднократно проверенный и, казалось, надежный как трёхлинейка, и вдруг - шпион, а вдобавок - экая мерзость - мужеложец.

   - Я-я-году так и так придётся о-о-тстранять, - сказал он, чуть растягивая слова, что помогало ему не заикаться. - Материалов на него, и без парижского теракта, уже достаточно накопилось. Кого же теперь на НКВД? Может быть, Лазаря? Или кого-нибудь из заместителей Генриха? Слуцкого? Агранова?

   Сталин снова встал и прошелся по кабинету.

   - Подумаем... - сказал он после паузы, вызванной необходимостью раскурить трубку. - Кагановича нельзя... - он на месте... да и не разберется он с НКВД... Не его профиль... - пыхнул трубкой, глядя в окно. - Агранов... серьёзно болен, остальные не потянут. Может быть... Вышинский?

   Предложение Сталина было настолько неожиданным, что ответа не нашлось ни у Ворошилова, ни, тем более, у Молотова.

   - Если нет возражений, Вячеслав, готовь проект постановления Политбюро... опроси членов: Вышинский и Блюхер... Будем выносить вопросы на ЦК.

   О Ежове, словно бы по молчаливому соглашению, сегодня не сказали ни слова. Слишком уж всё случилось внезапно и так болезненно, что требовалось некоторое время на осмысление вскрывшихся фактов и принятие по-настоящему верного решения. Тем более что новый источник неприятностей в лице секретаря ЦК ВКП(б) Николая Ивановича Ежова был своевременно помещён под увеличительное стекло чекистского надзора и обложен ватой постоянного ненавязчивого контроля. Куда он теперь денется?

   "Денется", - вдруг понял Сталин.

   Именно денется. Теперь Ежов не нужен ему живым - слишком много планов завязано на этого преданного - так казалось - карлика. Обида, в данном случае, сильнее даже политической необходимости. Обида, гнев, жестокая жажда мщения. Но и открытый процесс - не тот случай. Будь Николай Иванович троцкистом, вполне можно было бы обвинить в шпионаже. Но настоящего шпиона?!

   "Нужно его тихо... Сердечный приступ или... еще что... Пусть будет... безвременная кончина пламенного большевика... ", - подумал он, нажимая на кнопку вызова секретаря.

   Вошел Поскребышев.

   - Что там, Шумяцкий готов?

   - Да, товарищ Сталин, - ответил Поскребышев.

   - Ну что ж пойдемте, товарищи... посмотрим кино... Шумяцкий обещал новую фильму показать.

   - Что за фильма? - спросил, поднимаясь со стула, Ворошилов.

   - "Мы из Кронштадта"... О Гражданской... Вячеслав... пойдёшь с нами?.. - интонация вопроса, заданного Сталиным, отказа не подразумевала. Но и приказом не была. Ему по-человечески не хотелось сейчас оставаться одному, да и кино он смотрел всегда в компании. Ему нужны были соучастники, с которыми можно обмениваться замечаниями и комментариями к увиденному на экране. В ином случае, пришлось бы остаться один на один с неприятными мыслями и, раз за разом, прокручивая в голове информацию, принесённую Штейнбрюком, вольно или нет ограничивать пространство принятия решений. Это хуже всего, ибо приводило к поспешным и, как следствие, неправильным выводам.

   В небольшом зале кремлёвского кинотеатра, бывшего когда-то зимним садом, негромко стрекотал кинопроектор, в луче танцевали пылинки, невидимые для тех, кто смотрел на экран, и незначимые для тренированных взглядов рассредоточенной по тёмным углам охраны.

   По обыкновению, смотрели, обмениваясь репликами. Правда, сегодня шуток было меньше чем обычно. Сказывалось общее подавленное настроение и ощущение некой неопределённости. По звучавшим приглушённо голосам с большим трудом можно было различить говоривших.

   - Сцена атаки сделана сильно, - подал голос Молотов, к слову сказать, ни разу не бывший на фронте.

   - Да, до того сильно, что на месте от волнения усидеть не мог, - в подтверждение своих слов Ворошилов шумно заёрзал в кресле.

   - Соглашусь, с предыдущими ораторами, - Сталин, казалось, слегка иронизировал, насколько это было сейчас возможно, над излишней эмоциональностью товарищей. - Но замечу, что сцена атаки... не единая, а дробится на значимые и... совершенно пустые места. А в целом - впечатление производит... Лучше всего авторам удался... образ командира - простой и ясный.

   - А вот про комиссара, Коба, такого не скажешь. Стержня в нём нет - какой-то мякинный.

   - Тут, Клим, товарищи киноработники явно перемудрили... с философией. Да что с них взять... кто в лес, кто по дрова... Творческие кадры... Хотя признаю - научились делать картины, да ещё на такие трудные темы... Вот кончится фильма, подойдём к товарищу Шумяцкому и скажем ему "спасибо"... за работу с кадрами.

   Однако едва закончился фильм, Борис Захарович сам подошёл к зрителям с неожиданным предложением.

   - Товарищ Сталин! Я взял на себя смелость предложить вам и товарищам посмотреть рабочие материалы к новому документальному кино в память маршала Тухачевского. Создатели фильма очень нуждаются в вашем совете. Материалов много, и решить какие из них важнее, без вашей подсказки, очень трудно. А тема политическая. Серьезная тема.

   - Показывайте... товарищ Шумяцкий, - одобрил жестом Сталин. - Давайте посмотрим, что ваши работники отобрали для хроники... а мы с товарищами... - кивнул он на Молотова и Ворошилова, - посоветуем... как вам лучше из кусков... собрать целое.

   Первые кадры кинодокумента вызвали напряжённый интерес. Ещё бы: казалось только вчера человек ходил по земле, выполнял ответственную работу, представлял собой лицо Красной Армии, а сегодня... По заснеженным московским улицам - к Кремлю - его прах везут на орудийном лафете. Траурная процессия за небольшой урной с тем, что осталось от маршала, растянулась на несколько кварталов... Вопрос о кремации не вызвал возражений по чисто технической причине: найденные на месте взрыва останки легко поместились бы в шляпную коробку. Урну с прахом замуровали в стену почти за Мавзолеем, чуть левее, рядом с Валерианом Куйбышевым.