Как воспитать ниндзю (СИ)

Вроде даже кто-то принцем и королем притворился. Вроде было, сначала кто-то принцем и королем посреди площади притворился, заставил поверить, но вдруг повел себя странно и убежал. А потом уже в карете притворился с охраной... Всем миром проверяли и отрывали приклеенное – парик-то снялся!

В общем, драпала вся королевская, солдатская, чиновничья рать... А надо было точно приказы без двусмысленностей и разночтений давать, чтоб их нельзя было неправильно понять и переформулировать.

После этого даже солдат не было...

Никто даже не рисковал зачитывать какие-то приказы или проверять кого-то.

Если я не ошибаюсь, вся провинция аж до моря, потрясенная анти-христианскими намерениями короля, озвученными каким-то герольдом, и разлетавшимися среди людей как огонь, заполыхала в бунте.

Помните, что будет с вашими лошадками, если вы не сражаетесь за свою жизнь и судьбу безумно до ярого безумия берсерка, - вон коровки были, а где они?

Глава 31

Встреча с жеребцом

Как не было мне весело, но я все же забрала маму оттуда.

Но всем уже было очевидно, что ярмарка закончилась ничем. Люди разъезжались.

 Я шла мимо загонов, когда увидела плачущего конюха.

– Ну что мне с ним делать? Я не могу его пристрелить! Жаааакоо! – он глотал большие слезы, сидя под особо крупным и страшным загоном из врытых вопреки обыкновению столбов, стоявших сплошной стеной. Таких, что их не свалил бы и слон. Кончались они заостренными кольями. В одном месте было сделано окошко, в котором было нечто вроде большого стекла с чудовищной решеткой, вделанной накрепко, как наша собственная бронированная дверь, в загон. Покупатель мог видеть сквозь решетку, но зверь внутри вырваться сквозь нее вряд ли сумел – она стояла на чудовищных чугунных столбах.

Это был загон для хищников.

Конюх сидел и плакал, сопливя и смахивая слезы, текущие по чумазой голове. Некий аристократизм в одежде выдавал бывшего сквайра, но загрубелые сильные руки с потрескавшимся пальцами, испачканное давно въевшейся грязью лицо и тело, указывали на то, что он давно обеднел и давно работает.

– Что случилось? – я тихо подошла к нему.

Он поднял на меня заплаканные глаза.

Но, увидев, что я не издеваюсь, а, наоборот, в моем голосе ласка и сердечность, и встревоженность юной девчонки, только молча с отчаяньем показал на загон.

И ничего не сказал.

Выплакаться девчушке было бы для взрослого человека лучше всего. Девушка утешит, и не осмеет, и поймет, и почует всем сердцем горе.

Я осторожно привстала, заглядывая в загон для тигров, волков и медведей, чтобы унять рыдания этого похожего на большого ребенка усталого трудового человека, и увидела там... лошадку.

– Что?!

Я даже привстала на цыпочки.

– Хозяин приказал его убить! – с отчаяньем сказал конюх и по щекам его снова потекли злые слезы. – Он такой красавец!

Я бы не сказала, что это был красавец. Весь грязный, израненный, в струпьях, шерсть и грива скомкана, слиплась, заплелась, в крови, в паразитах, почти без хвоста, худющее, злобное до безумия, до ужаса, до страха... Он дышал неистребимой ненавистью, все вокруг было просто окружено облаком его злобы, а, главное – глаза. Они были просто безумные, страшные, нечеловеческие... Исходя пеной, он был просто олицетворением желания убивать...

Я поняла, что сейчас он просто слишком устал, что так слабо лупит все, что ограда лишь трясется, а до этого он явно тут все порушил и безумствовал... Он бил все с лютой ненавистью, тупо, упорно, но просто уже чуток устал или сделал передышку. Увидев людей, он начал творить такое!!! Загон, специально предназначенный для диких хищных животных, разламывала эта жалкая лошадка.

– Мой красавец! – всхлипнул конюх.

Надо быть объективным, – дрожа и ежась подумала я, отшатываясь от решетки и уговаривая себя посмотреть на монстра честным, открытым, непредубежденным взглядом. Он был просто огромен по росту, но его ужасающая худоба, тонкие, высохшие, изможденные ноги делали его похожим скорей на Дон-Кихота, чем на лошадь, точнее, на скелет лошади Дон-Кихота. Мой Тор был просто гигантом среди лошадей. Но этот был минимум на голову его выше. По росту это был просто слон, а не конь, огир какой-то. Выродок! Но его худоба делала этот рост не бросавшимся в глаза. Это было просто чудовище по росту.

Будучи человеком и справедливым, я, мелко дрожа в уголочке решетки и наблюдая из уголка, наконец, нашла в нем положительную черту. На которую, наверно, указал хозяин, когда сказал, что он хороший. Это было упорство. Чудовищное, дьявольское, упрямое упорство, с которым он методично доламывал сверхкрепкий загон, несмотря на то, что сил у него уже не было, пыша такой черной злобой, что даже мне было страшно, внушало уважение. Он устал «до изнемогу», но все же собирался и бил, бил, бил, ненавидя и круша все вокруг.

Восторг охватывал меня.

Еще одной выдающейся, исключительной, неповторимой и даже поистине единственной в мире была его ярость. Поистине, она у него была исключительной и потрясающей. Такой ярости, еще и закостеневшей в безумном бешеном упорстве, мне просто не приходилось видеть. Она была самой большой в мире.

 Он мне даже понравился. Люблю исключительных.

Еще одной выделяющей его среди подобных особей была его злоба к людям. Она была выдающейся. Я видела загнанных в клетку леопардов, видела бешеную пантеру, видела обезумевших тигров, у которых убили малыша, видела наконец людей! Но такого я еще не видела.

Упорная злоба, горевшая в его глазах, была страшной и бездонной, а вовсе не поверхностной, как у обычных людей. Ничто, видимо, не могло бы поколебать ее, точно это была сама его сущность, его стремление, его сила жить. Никакая сила в мире не могла бы свернуть его с этого пути.

Он словно был ею, словно эта злоба к людям была разумом; этот чудовищный блеск напоминал упорный, нечеловеческий, изворотливый ум, направленный против на зло людям.

Я хочу сказать, что его злоба не была преходящей поверхностной, что может схлынуть с усталостью – она была тяжелой, давящей, идущей из каких-то бесконечных глубин существа, осознанной и непреклонной. Он ненавидел всех людей каждым своим дыханием не только сейчас, но и уже до самой своей смерти, каждым вздохом...

Чудовищный удар копыта в решетку прогнул ее, хоть он наверняка повредил копыто. Да что из этого – я видела осколки щепок в ногах и копытах, когда он лупил ими в меня.

Выдающаяся особь! Красавец!

Он смотрел будто дыхание самой смерти. Я уже решила купить.

– Они убьют мальчика! – сказал конюх, и отчаянно заплакал. И такое настоящее, непритворное горе и отчаянье было в его голосе, что я дрогнула. – И я не смогу никогда больше заплатить долг, и девочки мои пойдут нищими и умрут или попадут в лапы мерзких скотов... – он отчаянно, безнадежно, черно рыдал.

Из обрывков его невнятного бормотания, я, наконец, с трудом поняла, что это каким-то образом оказался его конь, хоть и принадлежит господину. И что на этого коня были его последние тщетные, надсадные и совсем безумные надежды. И что в безумных последних мечтах он фантазировал, что какой-то коннозаводчик все-таки заинтересуется и, может, купит обезумевшего даже в таком виде коня, хотя бы как диковинку, чтоб разводить коней, и он сможет заплатить долг...

И что у него тринадцать дочерей мал мала меньше, а мать их умерла... И его собираются посадить в долговую тюрьму, а девчонок заберет его хозяин. И что его хозяин с ними сделает, я так и не поняла, кроме разве, что он обещал «позаботиться» и превратить их в проституток, «чтобы детишки не умерли с голодухи». И что он сам разорившийся дворянин, давно пошедший работать, и что дом его безнадежно давно заложен, когда болела его жена и мать девочек.

 Но с лошадью этого человека постигла неудача, у нее (коня) оказался отчего-то безумный нрав (наследственное безумие – подумала я, а не нрав), ведь скрестили двух выдающихся боевых коней, он сделал это тайком. И что этого коня никак не могли обуздать и объездить, он покалечил двадцать семь лучших объездчиков и лишь обезумел. И что даже как производителя его использовать не смогли, ибо он убил уже двух ценных кобыл, и этому дворянину это поставлено было в вину. И что конь слишком дорого обошелся хозяину, но тот дал ему последний шанс.