Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

Целую и обнимаю тебя крепкокрепко!

Твой Одя».

– Я могу оставить письмо у себя? – Анна Васильевна аккуратно и медленно складывала бумагу, словно стараясь растянуть ощущение прикосновения к родному существу.

– Да, – кивнул Гурьев, – конечно, можете. И письмо, и записку Александра Васильевича, и фотокарточки. Сейчас вас отведут в вашу палату, вы сможете принять ванну и подкрепиться, и даже поспать. Как только будете готовы со мной побеседовать, позвоните, я вас навещу. Единственная просьба – чтобы мы всётаки поговорили сегодня, потому что мне нужно вечером уехать. Я хотел бы многое прояснить именно сегодня.

– Может быть, вы всётаки скажете, кто же вы такой? – вымученно улыбнулась прыгающими губами Анна Васильевна.

– Извините. Я Гурьев. Сын Ольги Ильиничны и Кирилла Воиновича. Несомненно, вы помните, Анна Васильевна.

– Боже мой, – Тимирёва обессиленно уронила руки на колени и беспомощно посмотрела на Гурьева. – Боже мой! Не может быть! Как же… Что же это такое?

– Это? Это игра, – Гурьев стёр улыбку с лица, да так быстро, что Тимирёва невольно вздрогнула. – Теперь самая последняя и понастоящему плохая новость. Всеволод Константинович погиб два месяца назад.

– Что?! О, Господи…

– Это тёмная история, и я, к сожалению, совершенно не располагаю ресурсами для полноценного расследования. Официальное следствие, разумеется, уже определило стрелочников и благополучно закрылось. А догадки к делу не пришьёшь. Вот такая картина, Анна Васильевна. За всё приходится платить.

– Боже мой, Боже мой. Севочка… Боже мой.

Отвечать на это Гурьев не стал. Вздохнув, он поднялся, вернулся к столу и поднял трубку телефонного аппарата:

– Сеструхозяйку пригласите, пожалуйста. Благодарю вас.

* * *

Прошло около четырёх часов, прежде чем Анна Васильевна вернулась в более или менее нормальное состояние духа. Гурьев нашёл, что после оздоровительных процедур и обеда, а также в новой одежде, куда более ей соответствующей, Анна Васильевна выглядит намного лучше, о чём и не преминул ей сообщить. Тимирёва чуть улыбнулась:

– Спасибо, Яков Кириллович. Я готова вас выслушать. Вы позволите вам задавать какието вопросы или…

– В основном – «или», Анна Васильевна. Пока что. Постепенно вы обо всём – ну, не обо всём, но о многом – узнаете. Давайте сначала уладим формальности.

Гурьев протянул Тимирёвой бланк Секретариата ЦК ВКП (б), на котором был следующий текст:

«Я, гр ка Книпер Тимирёва (Колчак) Анна Васильевна, настоящим даю согласие добровольно участвовать в работе над проектом „Параллель 19“. Об ответственности за разглашение сведений закрытого характера мне даны разъяснения. С подлинным верно.

Дата

Подпись

Утверждаю: Секретарь ЦК ВКП(б) Городецкий А.А.»

– Это что же? Опыты какието? – Тимирёва сделала не очень удачную попытку изобразить ироническую усмешку.

– Не совсем, Анна Васильевна. У нас есть два варианта. Вариант первый. Вы подписываете бумагу, я вам объясняю дальше. Вариант второй: вы отказываетесь. Остаётесь здесь, в санатории, проходите курс лечения. Примерно через месяц получаете новые документы, совершенно чистые, а прежняя Анна Васильевна умирает от сердечной недостаточности. Вы же отправляетесь к Оде. Неволить вас я не стану, как вы понимаете.

– Такой выбор предоставляется всем? – после некоторого молчания спросила Тимирёва.

– В том или ином виде – да. Если мне и нужны невольники, то исключительно – невольники чести, Анна Васильевна. Делать наше дело возможно только на добровольной основе, понимая, что в случае неудачи мы все – покойники.

– А в случае удачи?

– В случае удачи – скорее всего, тоже, – улыбнулся Гурьев. – Но зато – с чувством глубочайшего морального удовлетворения. Так как, Анна Васильевна? Подпишете?

– Как же я могу подписать то, не знаю что, Яков Кириллович?

– Так ведь в этомто весь фокус и состоит, Анна Васильевна. Всё решают личные взаимоотношения и доверие. Я вам достаточно зелёных семафоров расставил, разве нет?

– Это вы вытащили Одю?

– Это счастливая случайность, Анна Васильевна. Узнай мы днём позже – всё.

– О, Боже…

– Такое время, Анна Васильевна. Другого у меня для вас нет. И для себя нет. Я понимаю, что вы страшно устали и всё, чего вам хочется – это покоя. Но покоя у меня для вас тоже нет. Ведь даже уехав отсюда, вы желанного покоя не обретёте. Не так ли?

– Да, – горько вздохнула Тимирёва. – Не знаю, понимаете ли вы сами, как глубоко и ужасно вы правы в своих словах…

– Понимаю. Именно поэтому предлагаю вам то, что предлагаю. У вас ведь уже появилось ощущение, смутное такое пока, что я – это он и есть? А?

– Появилось, – подтвердила Анна Васильевна, с удивлением разглядывая Гурьева. – Это ведь совершенно невероятно, Яков Кириллович. И невозможно. Как же так?! Вы – и эти…

– Но ощущението? Оно ведь никуда не девается?

– Яков Кириллович…

– Вот вы ему и следуйте. Это оченьочень правильное ощущение. А подробности мы сейчас коекакие выясним. Вы когданибудь видели, как из отвратительной, волосатой гусеницы, а потом – не менее отвратительной, похожей на сушёного таракана куколки, – вдруг начинает выбираться на свет ошеломляющей красоты бабочка? Вот наш проект – это и есть и гусеница, и куколка.

Тимирёва некоторое время сидела молча. Потом, ещё раз взглянув на бланк, проговорила:

– Дайте ручку, что ли, Яков Кириллович.

Гурьев с готовностью протянул ей «Монблан». Удивлённо посмотрев на невиданный прежде прибор, Анна Васильевна осторожно поставила свою подпись на бумаге.

– Отлично, – Гурьев кивнул и быстро спрятал бланк в папку. – А теперь – те самые сведения, об ответственности за разглашение которых и так далее. Мы, Анна Васильевна, задумали грандиозное кино. С участием множества реальных действующих лиц – далеко не только актёров. Эпохальное полотно, совершенно невиданное по размаху, масштабу, охвату и реализму исполнения. Кино это уже снимается несколько лет, причём как на территории СССР, так и за его пределами. Декорации дорогие – просто кошмар. А главное, то, что это кино, никто не догадывается. Все думают, что это взаправду, что обеспечивает прямотаки душераздирающий реализм отдельных сцен и целых частей с эпизодами. Причём иногда и сценарий приходится по мере развития сюжета переписывать. Но мы пока справляемся. Я понятно объясняю, Анна Васильевна?

– Пока да. А кто это – «мы»?

– Мы – это мы. Вы. Я. Одя. Товарищ секретарь ЦК Городецкий. Товарищ Сталин – тоже. Представляете?

– Смутно, – вздохнула Тимирёва. – А почему – девятнадцать?

– Очень просто. В инициативную сценарноадминистративную группу входило на начальном этапе всего девятнадцать человек.

– Невозможно.

– Нет ничего невозможного, Анна Васильевна. Нужны только правильные инструменты.

– Господи, Яша… Простите, Яков Кириллович…

– Ничего, ничего, – Гурьев улыбнулся и накрыл ладонью руку Тимирёвой. – Мне даже приятно, в какойто степени. Я ведь вас прекрасно помню, Анна Васильевна. И никогда не забывал того, что вы сделали для мамы. Просто тогда я ещё был совсем мальчишка и практически ничего не мог. Ну, а теперь – вот, коечто.

– Я слышала о том, что Ольга Ильинична погибла. Как ужасно. Я тоже её отлично помню. И вас. А что же Николай Петрович?

– Николая Петровича тоже больше нет. Но он умер, как подобает настоящему воину, каким он и оставался всю жизнь.

– Яшенька. А вы – не боитесь?

– Чего, Анна Васильевна?

– Что товарищ Сталин вам помешает ваше замечательное кино снимать.

– Да, – Гурьев покладисто кивнул. – Он такой. Он может. Чрезвычайно въедливый старик, и ужасно хитрый. Но я его ни капельки не боюсь, а он не боится меня. Потому что я ничуть не менее въедливый и ничуть не менее хитрый. И я знаю о том, что он хитрый и въедливый, и он обо мне это знает. А я знаю, что он знает, потому что он думает, что он – всё равно самый хитрый и самый въедливый. А он не знает, что я знаю, что он так думает, и поэтому думает, что он – самый въедливый и самый хитрый. Понимаете, Анна Васильевна?