Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Я никогда ничего не путаю. Иначе не выжить.

– То есть… Всётаки правда?!

– Правда.

– И как мне теперь с этим жить прикажешь?!

– Ничего, – усмехнулся Гурьев. – Как до этого жил, так и дальше станешь.

– Выходит, что я… А Дарья?!

– Именно так и выходит.

– Тебе Дарья снимок показывала?

– Да. Другие, кроме этих двух, есть?

– Нет. Нет фотографий, – сердито мотнул головой Чердынцев. – Ничего больше нет, представляешь?! Ни в какую не желала сниматься. Никогда. Вот просто стоило только заикнуться! Побледнеет, сожмётся в комочек вся… Я дурак молодой был, Яшка. Не понимал, что мучаю её. Обижался. Ничего больше не осталось. Старымто снимкам неоткуда было взяться, а новым, – он махнул рукой обречённо. – Ну, не хотела и не хотела, что ж за бедато такая особенная?! Но меня это страшно задевало. Просто страшно. Я до сих пор не понимаю. Я думал тогда, что она… А, ерунда, знаешь, Яков Кириллович, ерунда это всё!

– Это не ерунда, каплей, – задумчиво проговорил Гурьев. – Вовсе это не ерунда. Я тебе скажу, почему она не хотела.

– Да что ж я, не дурак, догадался, – Чердынцев сжал кулаки. – Она боялась чегото. Чего?

– Юровский их построил в подвале, сказал, что будет фотографировать. А вместо фотоаппарата достал маузер. А ведь отец, Николай Александрович, очень любил фотографию, много фотографировал, в том числе – семью, жену, дочерей, сына. Вот такой вот ряд воспоминаний, капитан.

– Ах ты, Господи.

– Скажика мне вот что. Английский ты откуда знаешь?

– Выучил, – Чердынцев улыбнулся. – Просил её, чтобы занималась со мной… Она такая терпеливая была, и объясняла всё ладно, и вообще… Я просто хотел знать, о чём она по ночам говорит. Иногда просыпался от её голоса. Лопочет чтото – то пофранцузски, то поанглийски. Больше поанглийски почемуто.

– И что? Научился?

– А как же, – Чердынцев опять страдальчески сдвинул брови.

– Всё сходится, Михаил. Всё сходится. Ох, да что же это такое.

– А он… Он где?

– Кто?

– Этот.

– Юровский? Сдох в тридцать восьмом. От язвы желудка. Но ты не переживай, – верхняя губа у Гурьева на мгновение приподнялась. – Их ещё на наш с тобой век хватит. Кровью умоемся.

– И у тебя на них реестрик имеется, – хмыкнул моряк.

– Не без этого, – легко согласился Гурьев. – Но позже, позже, когда время придёт. Ты её любил, Чердынцев?

– Любил? – Чердынцев вздохнул, провёл задумчиво пальцем черту на скатерти. – Я не знаю. Это разве можно словами выразить?! Я был её. Весь. А она была моей. Почему я ей сразу не поверил?! Может, всё бы вышло иначе. Никогда не прощу.

– Ты это брось, каплей, – сердито сказал Гурьев. – Брось, слышишь?! У тебя такая дочь. Чудо. Сокровище. Бриллиант. Ты смотри мне, капитан. Не дури. Думаешь, я не понимаю, чего ты на забор лезешь всё время? Понимаю.

– Да?!?

– Да, – ледяным голосом произнёс Гурьев. И продолжил – нормальным: – И что ты чувствовал, знаю прекрасно. Думаешь, ей это было всё нужно – наряды, кареты, эполеты? Ей нужен был покой, каплей. И ничего больше. И она его получила. И не твоя вина, что всё так быстро закончилось. Нет в этом твоей вины. Хватит мучить себя и ребёнка. Понял?

Чердынцев молчал, наверное, целую вечность. Потом спросил, с трудом, будто выталкивая из себя слова и старательно не глядя в сторону Гурьева:

– А у тебя… с Дарьей… что?

– С Дарьей у меня дружба, – улыбнулся Гурьев в ответ, и была такая нежность в этой улыбке, что у Чердынцева сердце заныло. – Такая дружба, какая даже между давно знающими друг друга людьми нечасто случается, а уж между типом, вроде меня, и девушкой, трепещущей в ожидании прекрасного принца на крылатом коне, – он махнул рукой и снова улыбнулся.

– Как же это?!

– Да уж я постарался. Дочка твоя, каплей – нечто такое, для чего слов даже у меня не находится никак. Вот совершенно. Я верю, ты мужик стоящий ещё и потому, что у тебя такая дочь. Был бы ты дерьмом – ничего б у тебя не сложилось.

– Ну, спасибо, – скривился Чердынцев. – Приласкал.

– Не стоит благодарности, каплей. Не стоит. А вот что с принцем делать – тут у меня просто голова раскалывается. Потому что нужен непременно принц и непременно на крылатом коне. Это вот – точно.

Сказав это, Гурьев нахмурился. Потому что мысль, не дававшая ему покоя с той самой секунды, как он впервые увидел девушку, напугала его – едва ли не до холодного пота.

– Может, сам отыщется? – несмело предположил Чердынцев.

– Дурак ты, моряк, – грустно вздохнул Гурьев. – Здесь? Сейчас?

– А ты не сойдёшь? За принца, – пробормотал Чердынцев.

– Меня уже один раз произвели в цесаревичи, капитан, – оскалился Гурьев. – Нет. С меня хватит. Я по другому профилю.

– А я?

– Что – ты?

– Ято – не принц, – губы Чердынцева насмешливо дрогнули.

– Ты, капитан, оказался в нужном месте в нужное время. Что это значит, мне ещё предстоит разобраться. Но вот за спасение царственной особы, да ещё и от неминуемой гибели, полагалась тебе, капитан, награда. И ты её получил. Значит, заслужил. Значит, всё правильно. Так что рефлексии, как говорит мой закадычный друг, – в ящик. И теперь нам, капитан, без принца никак обойтись невозможно. Теперь, после всего.

– Яков Кириллыч.

– Что?

– Ты что – ты хочешь… Ты ей рассказать хочешь?!

– Ты, каплей. Я тебе помогу, но расскажешь – ты.

– Зачем?!

– Ты обязан.

– А как ей жить с этим, ты подумал?!

– Послушай меня, Михаил Аверьянович, – тихо проговорил Гурьев, уставившись на Чердынцева страшным своим, немигающим взглядом. – Есть вещи, которые выше нашего с тобой желания сделать жизнь наших детей проще. Если мы не перестанем им лгать, они все погибнут. Россия погибнет. А вместе с Россией – весь мир. Время лжи кончилось, Михаил Аверьянович. Всё. Пора платить по счетам.

– Тебе сколько лет, Яков Кириллович?

– Двести, – Гурьев усмехнулся. – Читал много, жил быстро, и вообще.

– Злопамятный, – достроил Чердынцев.

– Нет. Я не злопамятный, я просто злой. А уж память у меня – и рад бы что забыть, да не судьба, видимо.

– И когда?

– Скоро. Времени ждать нет. Вот совершенно. И она не может ждать, и Россия – не может. Ах, дивушко моё, дивушко…

Господи, подумал он. Господи. Рэйчел.

– Ты чего это её так обзываешь? – ревниво спросил Чердынцев. – Придумал же!

– Потому что – чудо чудное и диво дивное. Поэтому, – задумчиво проговорил Гурьев. – Тебе постричься надо, капитан. Давай, я тебя к мастеру настоящему отведу.

– Сейчас, что ли?! – опешил от такого перескока Чердынцев.

– Нет. Завтра, – милостиво разрешил Гурьев. – До завтра лохматым походишь. А сейчас – ешьпей, наконец, если Дарья увидит, что ты голодный – прибьёт меня и будет сто раз права. И – к ней. Забирай её домой, поговорите… Завтра утром начнём.

– Что?! Погоди, Яков Кириллович. Погоди. Я ведь опять – ну, ничегошеньки просто не понимаю. Ты – и всё это… ЦК… Сталин… Да как же это всё может бытьто – вместе?!

– Завтра утром, каплей. Завтра – утром.

Сталиноморск. Октябрь 1940

На следующий день Гурьев был у Чердынцевых к семи утра. Положив на стол перед собой небольшую кожаную папку с застёжкой«молнией» и замком, нарочито сурово – так нарочито, что Даша, уже неплохо изучившая его интонации, улыбнулась, – сказал:

– Капитанлейтенант Чердынцев. Ознакомьтесь с секретным предписанием. Поступаете в моё полное распоряжение. Приказом наркома флота товарища Кузнецова. Вопросы?

– Ты что?!

– Держись, папка, – вздохнула Даша. – Он не шутит, я знаю.

– Именно – не шучу, – без улыбки проговорил Гурьев. – Иди погуляй, дивушко.

– А вы драться не будете? – подозрительно спросила девушка.

– Ну, ещё не хватало, – улыбнулся Гурьев. – Покричать можем, но не сильно. Иди, иди.

Когда дверь за Дашей закрылась, Гурьев посмотрел на Чердынцева:

– Черновики.