Где-то я это все когда-то видел(СИ)

Вот такой оазис, слабо знакомый гостям города и с комфортом освоенный местным населением.

Вообще, по меркам семилетнего организма до «Мартышки» идти чудовищно долго — через «Хитрый рынок», Кладбище коммунаров, Загородную балку с цирком-шапито. Потом, долго нужно шагать по Катерной улице справа от Карантинной бухты, где база торпедных катеров, место службы отца Трюхи-поджигателя, и суровый пляж «Скалки».

«Суровый» — потому что под грозным родительским запретом. «Там дети убиваются», хотя «дети» через пару лет будут уже втихаря шастать на Фиолент, где обрывы до шестидесяти метров. Но на «Скалки» с их трехметровыми утесами — ни-ни!

Долго, все-таки добираться. Но какое это увлекательное путешествие!

С Катерной как на ладони виднеется древнее городище Херсонеса с руинами Владимирского собора. В руках у детворы, шагающих на «Мартышку» — разноцветные грозди винограда, который они обдирают во всех дворах, лежащих на пути.

Вы думаете, хозяева ругаются? Правильно, ругаются. Но, так, для проформы. Чтобы лозу не ломали. А попросишь — сами нагрузят так, что не унесешь. Виноград — это сейчас, в сентябре. А летом на этих улочках, которые мы называем «сладкие зоны» — и черешня, и персики с абрикосами, и ежевика. Знатоки могут показать даже инжирные места. И растет это все прямо на улице, даже не во дворах. Просто иди и лопай.

Поэтому к «Мартышке» подходим уже слегка отяжелевшие.

— Витёк! Привет!

Я оглядываюсь. Нас догоняет компания «джинсового» пионера.

— Здоров, бандиты!

— Это что такое? — мама есть мама, хотя трудно быть строгой с полотенцем на бедрах, в лифчике с ромашками, в огромной соломенной шляпе и в шлепанцах.

— Мам, я с ребятами, — не дожидаясь разрешения, отрываюсь от семьи и бегу за пацанами.

Моего недавнего врага, теперь — доброго приятеля зовут Славкой. Откликается на позывной «Хома», Славик Хомяков. Лидерствует в этой микрогруппе не он, а, как выяснилось — любитель «фени», паренек с миловидными чертами лица, Юрась. Прыщавого свидетеля зовут Борей, есть еще два брата Ваня-Саня, Родион и Ахмет.

Родион, кстати, живет во вражеском дворе за летним кинотеатром. Его лицо мне еще тогда, за школьным углом показалось знакомым. Наверное, сталкивались в мальчишеских битвах.

Пацаны почти все в длиннющих семейных трусах — шик пляжной хулиганствующей моды. Только прыщавый Боря в человеческих плавках, да на Ахмете — пузырящиеся на коленях треники. Все черные от загара. Хищные, опасные — красавцы! Шпана шпаной.

Тогда в школе наш прежний разговор одной «феней» не ограничился. Оценить первоклашку в качестве ценного приобретения в роли рукопожатного знакомого компания смогла только после того, как я несколько раз в замедленном темпе показал свой коронный пинок в центр голени. Потом я демонстрировал, как лежа на спине можно через эту болевую точку ножным захватом свалить более тяжелого противника. Пришлось, пачкая спину на выгоревшей траве по очереди валить всех. Всех, кроме Ахмета, который, выступая в роли последнего клиента, просто выпрыгнул из захвата моих ног горным козлом. Это также явилось предметом оживленной дискуссии. А когда я на примере Вани-Сани показал, как можно «закрутить» сразу двоих противников, нападающих с двух сторон — стал «своим». Ценным и интересным «своим».

— Горело у вас вчера? — Хома в движении покровительственно кладет мне руку на плечо, и получается, что я нахожусь в самом центре компании.

Мать, идущая сзади с отцом и Василием, конечно, наблюдает эту картину. Значит, вечером будут тревожные расспросы.

— У нас. Придурок один «свистулю» запускал.

— Знаешь кто? — это Юрась.

Неужели меня еще до сих пор на «вшивость» проверяют?

— Знаю, — коротко отвечаю и замолкаю.

— Ну и кто? — это Хома не может удержаться от некорректного вопроса.

Святая простота.

— Дед Пихто, — стряхиваю с плеча его руку, тем более, идти так не совсем удобно, приходиться семенить ногами, чтобы сравнять скорость, — и Бабка Тарахто, та, которая с пистолетом.

Пацанам весело. Хома тоже ржет, совершенно не обижаясь. Юрась поднимает с дороги камень и по крутой траектории забрасывает его в направлении «Скалок»:

— Послушай, Витек. Ты этому «пистолету» передай: видели его в Родькином дворе…

Я представил себе мечущегося Трюху в месте, где ему появляться физически небезопасно, и сообразил, что те, кто его видел во время пожара, легко могут сложить «два плюс два».

— …А еще раз увидят, ноги переломают.

Мне сразу вспомнилось, как мой папа потрясает грязным кулаком воздух.

— Само собой. Ну, отдыхайте.

— Постой, Витёк. Мы через неделю в поход идем, к Графским развалинам. Айда с нами! — Юрась ходит в секцию на станции юных туристов и подтягивает туда всех своих корешей.

— Бабы будут? — с серьезным выражением лица спрашиваю я.

Опять ржут. Как им мало нужно для веселья в этом возрасте!

— Будут, будут… если допрыгнешь.

— Ладно, юмористы, посмотрим…Бывайте!

Останавливаюсь и жду своих.

Пацаны, не прекращая смеха, на ходу начинают по очереди швырять камни в сторону дикого пляжа.

Наверное, мама права в том, что запрещает мне ходить на «Скалки».

По умолчанию я в этом возрасте плаваю плохо. Поэтому моя «зона купания» — на пяточке возле пирсового сооружения, где мелко и где уже кишмя кишит куча-мала карапузов всех мастей.

Ага, сейчас.

И все-таки, как же я соскучился по морю!

Поплескавшись минуту на мелководье для отвода глаз, я ныряю и под водой добираюсь до железных балок пирса, густо усыпанных мидиями. Будем считать, то я вылез на берег и гуляю по пляжу.

Море — это мое все! Не могу представить, как это, «не уметь плавать»? Научите.

Лежу под пирсом на спине и балдею. С дощатого помоста с гиканьем и воплями прыгают в волны пацаны постарше. Скидывают визжащих и сопротивляющихся девчонок, которым очень хочется, чтобы их скидывали. Некоторые храбрецы забираются на надстройку «моста» (так мы называем этот разбитый пирс) и демонстрируют свою удаль, ныряя в воду с десятиметровой высоты.

Справа по берегу вдали — карусель парусов. В основном — плоскодонки «Оптимисты». Там находится городской яхтклуб. Среди парусной мелкоты мелькают чванливые «Финны» и юркие «Летучие голландцы». Так и не собрался я в той жизни заняться парусным спортом. Увлекся дзю-до, бросив спортивную гимнастику. А вот на паруса до сих пор смотрю с восхищением и лёгким чувством зависти.

В воду неподалеку с громким всплеском врезается чье-то тело, подняв тучу мелких брызг.

«Бомбочкой», — отмечаю я про себя, резко отвернувшись от летящей в лицо воды и спешно отгребая под мост.

— Витёк! Давай к нам! — это Ахмет.

Шайтан! Я не поворачиваясь, махаю ему рукой. Не поворачиваюсь, потому что взгляд прикован к трещине в основании пирса, сложенного из бутового камня.

Там что-то есть. Что-то инородное пляжно-морскому антуражу.

Хочу подплыть поближе, но замечаю движение сверху, с обратной стороны моста. Там свесились чьи-то ноги. Нырять кто-то собрался? Сумасшедший! Там никто не прыгает — на дне арматура и куски бетона. Там даже никто не плавает, мертвая зона. Крикнуть?

Ноги разворачиваются коленями ко мне, кто-то спиной к воде встал «в упор» на руки. Ну, сейчас переломает вот эти самые ноги. Фигуристые такие. Ноги.

Ножки? Человек рывком переходит в вис на руках и оказывается крепкой, плотно сбитой девушкой в черном открытом купальнике, лет двадцати пяти, с кудряшками до плеч и маленькой грудью.

Я без всплеска погружаюсь с головой и прячусь за сваю.

Девушка, перебирая руками по деревянному настилу, приближается к бутовой опоре. Потом, ухватившись одной рукой за какой-то штырь, ловко приземляется на незаметный снизу уступчик в камне. Запускает руку в трещину и достает оттуда небольшой пакет в целлофане, размером с книгу. Пакет засовывает сзади за резинку трусиков, мелькая незагорелой полоской кожи, и таким же Макаром возвращается наверх.