Чужой для всех

— Да меня ждут дела Карл. Вы правы, — чистое выбритое лицо Ольбихта напряглось. Шрам, сползавший змеей от правого уха к шее, отметина боев под Курском, принял фиолетовый оттенок.

Капитан повернулся и посмотрел в сторону рядом стоящих «панцершутце». На него внимательно смотрело десяток солдатских глаз, преданных и надежных, таких же, как Брайнер. — Нас всех ждут большие дела господин оберлейтнант. Притом очень скоро. Приказание одно. Всем оставаться на своих местах. Можете перекурить. Свяжитесь со штабом дивизии и доложите о прибытии на точку. Здесь мы пробудем не более часа. Обед по расписанию в части.

— Слушаюсь господин гауптман. Разрешите…

— Нет. Вас это тоже касается Риккерт.

— Слушаюсь, — адъютант невольно щелкнул каблуками перед командиром разведбатальона и подал тому папку с документами.

— Вольно Карл. Я не долго.

У входа в штаб Ольбрихта приветствовало два солдата охранного подразделения, вооруженные автоматами. Они вытянулись во фронт перед строгим капитаном. Скорее всего, они отдали должное уважение не его званию, а его заслугам: Рыцарскому кресту Железного креста, закрепленному на черно-бело красной орденской ленте и висевшему на шее, а также знакам за танковые сражения и нашивкам ранений.

Капитан слегка кивнул головой и зашел в прохладный вестибюль. Здесь доложив, дежурному офицеру штаба о своем прибытии он по его разрешению поднялся на второй этаж.

— Франц Ольбрихт! Рад видеть вас! — встретил того в приемной, улыбаясь, даже несколько заискивающе адъютант комкора майор Рэмек. — Генерал справлялся о вас, но…,- Рэмек сделал загадочное лицо. — Я вам не завидую сегодня. Генерал находится в сильно расстроенных чувствах. Присядьте пока.

— Спасибо господин майор. Генерал Вейдлинг болен?

— Бог с вами! Он здоров как орел Рейха. Разве только нога беспокоит. Он удручен служебными вопросами. Отчасти это связано с вами уважаемый Франц.

— Что вы знаете господин майор? Говорите.

— Генерал усомнился в вашем здоровье и в возможности решать задачи батальона.

— Не может этого быть! — опешил Ольбрихт. Лицо его посерело. Руки сжались, и он чуть не схватил Рэмека за грудки. — Я предан Вермахту и ни на йоту не отступал даже от солдатского устава Риберта, не говоря уже о выполнении требований наставления офицера «Панцерваффе». Это ложь!

С первой минуты разговора с адъютантом у Ольбрихта появилась неприязнь к нему, хотя они были раньше знакомы. Его неискренность, слащавость напрягали слух боевого офицера. Францу захотелось быстрее от него избавиться.

— Доложите генералу о моем прибытии. Я жду приема.

— Не суетитесь господин гауптманн. Спокойнее. — Маска добродушия моментально слетела с лица адъютанта. Взгляд стал холодным и официальным. — Командир корпуса вас примет. Я иду доложить о вас. Вы сами убедитесь, что я прав. Генерал Вейдлинг с утра был крайне раздражен и непредсказуем. Вы это увидите.

Постучавшись в дверь, Рэмек вошел в кабинет генерала.

Тот только что закончил разговор с командующим 9 армией Йозефом Харпе и был в состоянии прострации. Он держал телефонную трубку возле уха и остекленевшим взглядом смотрел вперед.

— Господин генерал, — тихо обратился к Вейдлингу Рэмек.

Генерал молчал, уставившись на дверь, никого не замечал.

— Господин генерал! — громче обратился к комкору адъютант. — К вам прибыл с докладом гауптманн Ольбрихт.

— Что? Рэмек? — генерал постепенно стал приходить в себя и узнал своего адъютанта. — Вы гранаты приготовили Рэмек?

— Какие гранаты? — оборвалось сердце Рэмека.

— Вы готовы идти на Т-34?

— Еще….еще нет…. господин генерал. А что?… Уже надо?… Так это была не шутка?

— Как! Еще нет? Я же вам дал команду!…,-и неожиданно Вейдлинг, глядя на Рэмека, разразился хохотом.

Командир корпуса, услышав, как промямлил адъютант, увидев, что тот задрожал как осиновый лист, и полностью придя в себя после разговора с командующим армией, просто не смог сдержаться от нахлынувшего на него приступа смеха. Он смеялся до слез. Смеялся громко, держась за живот. Так генерал давно не смеялся.

От этого громогласного хохота Ольбрихт также засмеялся про себя. Хохот генерала просто прорвался за дверь кабинета наружу. Беспокойство, возникшее в груди после столкновения с адъютантом, стало исчезать. — Все будет хорошо, — подбодрил его внутренний голос, — все будет по плану.

Смех, был отдушиной для генерала после трудного психического напряжения. Возможно реакцией на выпитый коньяк. А возможно и то и другое. Даже слезы потекли из глаз Вейдлинга.

— Обезьяна остается обезьяной, хоть одень ее в вельвет, — смеялся, сморкаясь, сплевывая и вытирая платком мокрые глаза генерал, глядя на Рэмека.

Смех генерала был настолько заразителен, что стал разбирать и Рэмека, несмотря на его растерянно-подавленное состояние. Он не выдержал и также хихикнул.

— Все Рэмек. Все. Идите. Идите Ганс, — наконец закончил смеяться, Вейдлинг и махнул рукой адъютанту, — и не забудьте позвать капитана Ольбрихта.

После чего он оживленно поднялся и, подойдя к серванту, налил немного коньяку. Выпил его маленькими глотками и, закусив долькой лимона, крякнул: — Вот теперь можно работать.

И в этот момент к нему зашел командир 20-го танкового разведывательного батальона 20-ой резервной танковой дивизии Вермахта капитан Франц Ольбрихт.

— Заходите, заходите, Франц, — доброжелательно отозвался на приветствие Ольбрихта генерал и сам пошел навстречу капитану. Подойдя к нему и тепло, приветствуя рукопожатием, он внимательно рассматривал Ольбрихта.

Умудренный опытом общения с людьми за годы службы, он стал неплохим психологом. Ему хватило тех секунд, когда он смотрел в строгие серые глаза Франца, чтобы понять, как сильно возмужал и вырос его младший товарищ по оружию, сын его давнишнего приятеля военного медика Вилли Ольбрихта. Это был уже не тот молодой лейтенант, которого он знал по 41 году. Это был сильный, волевой, мужественный офицер-командир, отдающий приказы и отвечающий за их выполнение. Тем не менее, от него не ускользнуло также душевное состояние Франца. В его умных, серых глазах он увидел потаенное волнение и внутреннюю напряженность.

— А мы давно с вами не виделись Франц, — высказал сожаление генерал, — и в этом мы виноваты оба. Но как говорят русские лучше поздно, чем никогда. Я рад вас видеть живым. Пойдемте, присядем, поговорим, — и генерал мягко подвел Франца к креслу и усадил его. Сам присел на диван.

— Да господин генерал, с осени 41 года мы не виделись с вами. Прошло много времени.

— Замечу Франц, военного времени.

А ты возмужал, — генерал после первых приветственных фраз перешел на ты, подчеркивая тем самым неофициальный тон беседы. — Тебе идет общевойсковая форма офицера Вермахта.

— Мне она самому нравится. Я горжусь отличной униформой частей «Панцерваффе», но предпочитаю надевать ее вовремя боевых действий. А в этой я, чувствуя себя всегда превосходно. Без нее, я как тевтонский рыцарь без плаща.

— Я смотрю, ты стал настоящим офицером арийцем. Похвально. Меня это очень радует. И я искренен в своих чувствах.

— Я это вижу господин генерал.

— С матерью, отцом переписываешься? Где они сейчас?

— Дома был в конце лета 43 после ранения. Мама по-прежнему беспокоится за меня. Говорит, что я изменился. Молится ежедневно за мое здоровье. Она вообще стала набожной как началась война с русскими. От папы получил две недели назад письмо. Его перевели в госпиталь, расположенный в Нойдаме, возле Франкфурта на Одере. Пишет, что много работы. Много раненых. Большая нагрузка. В основном везут из Украины, с южной группы. Много разговоров об открытии второго фронта.

— Да мой мальчик идет война. Не мы ее развязали. Во всем виноват большевизм. Мы просто предупредили удар Сталина и его еврейской клики. Тягаться с русским медведем тяжело, несмотря на доблесть наших дивизий. Наш фюрер ошибся, говоря, что это колосс на глиняных ногах. Мы убиваем одного, встают трое. Убиваем троих, поднимается пять. И так до бесконечности. А их погода? Эти сибирские морозы. А дороги одни что значат? Нет, это война не по правилам Карла фон Клаузевица.