Другой путь. Трилогия (СИ)

– Сергей? – женский голос с нотками сомнения окликнул меня на перекрестке. – Фролов?

Я оглянулся – на середине пешеходного перехода стояла Нюрка Стрельцова. Похожая на ту, что я помнил и не похожая одновременно. Ее стрижка стала короче и кончики светлого каре выглядывали изпод кокетливой шапочки из меха неведомого зверя, на лице появилась косметика, а на плечах устроилось импортное пальто в крупную зеленую клетку – отечественный Легпром удавился бы, но такой “попугайской” расцветки в продажу не допустил бы никогда. Да и сама прежняя Нюрка предпочла бы чтонибудь попроще.

– Привет, Ань. А я вот… приехал.

Она быстрым шагом вернулась на мою сторону дороги:

– Ты откуда?

Она действительно сильно изменилась – в ней ничего не осталось от той комсомолкиактивистки, какую я знал прежде. Только лишь тот же тонкий нос, навечно удивленные чемто глаза, да круглые щеки.

– Из Монголии. Помогал братскому народу строить горнообогатительный комбинат. Вернулся вот.

– А я смотрю: ты это или не ты? Пока красный горел – все присматривалась, а ты головой по сторонам вертишь, никак не понять. Только когда близко подошла – поняла, что это ты, Фролов.

– Ты всегда была глазастая, Ань.

– Пошли в кооперативное кафе? “Серебряный рог”, а? Здесь недалеко, полквартала. Посидим, кофе выпьем, расскажешь, где был, что видел?

Я внимательно посмотрел на нее, и кажется, ей на самом деле было это интересно. Времени у меня было навалом и можно было часокдругой потратить на воспоминания.

– Веди меня, я все забыл уже. Четыре года прошло. Не узнаю города.

Она подхватила меня под руку и повела в обещанную кофейню. Оказавшуюся отремонтированной столовкой N6, в которой раньше кормили неплохим борщом. А теперь варили отвратный кофе из пережженных зерен – совсем не в Starbuсks закупался хозяин заведения. Но Нюрка была рада и мерзкому пойлу и стограммовой порции фруктового мороженного.

– Как вы тут живете? – успел я спросить, пока она не обрушила на меня свое любопытство.

– Ууу! У нас такие здесь дела! Помнишь Леньку из комитета комсомола? Он кооператив открыл: джинсы варит, значки всякие с музыкантами или актерами делает! Капиталистом заделался. А этот, болтун Сашка Дынькин, у вас в группе учился – помнишь?

– Конечно, Ань.

– Дынькин теперь в горкоме комсомола сидит. Замуж меня звал, между прочим.

– А ты что? Все меня ждешь? – я улыбнулся.

– Дурак ты, Фролов, – ответила она уже знакомой фразой. – Даже монголы тебя ничему не научили!

– Отчего же? Я на лошади скачу теперь как Чапаев (и это было почти правдой – Сэмюэль Батт предоставил мне тысячу возможностей научиться сидеть в седле). Могу по засохшим какашкам определить численность овец в отаре (а это откровенная ложь). Еще научился тушканчиков жарить и бить уток стрелой в глаз. Правда, нужно чтобы утка его пошире открыла, а то промахнуться могу.

– Точно – дурак, – настаивала на своем диагнозе Стрельцова, но при этом счастливо улыбалась и облизывала ложку с мороженым.

– Сама ты дура, Анька, – я никак не мог остаться в долгу.

– Ну и пусть, – непонятно ответила Нюрка. – А Хорошавин с вашей кафедры умер. Представляешь, сидел на крыльце летом, курил, встал, выбросил сигарету и умер. Инфаркт. Сорок три года. Жена осталась и две дочери. Старшая тоже у нас училась на три года младше.

Хороший был дядька Хорошавин. Лекции читал живо, увлекательно.

– Колька Ипатьев в Чернобыль поехал по разнарядке с завода, на три месяца – сыпала подробностями местной жизни Стрельцова. – У нас на работе шепчутся, что теперь у него детей не будет совсем. Вот скажи – зачем ему эти деньги?

– Лечиться будет. Остатки в детский дом отдаст.

– Ипатьевто? Нет, не отдаст, – покачала своей красиво стриженой головкой Анька. – Он же жадный как куркуль.

– Да и бог с ним. Ты самато как?

Анька задумалась ненадолго, видимо размышляла о степени откровенности своего рассказа. Ложечка, которой она ковырялась в тарелке, противно скрипела.

– Осенью того года, когда вы с Майцевым уехали в свою Монголию, у меня умерла мама. Несчастный случай на производстве, – она шмыгнула носом. – Она же на цепном заводе работала. Там какойто трос лопнул и ее этим тросом прямо по голове. И каска не помогла. Я осталась одна. Спасибо комитет помог. Закончила институт, по распределению попала в НИИ систем управления. Только приработалась, как объявили хозрасчет. Теперь вот нашу лабораторию сокращать, видимо, будут. Както застыло пока все – ничего не понять.

– Соболезную, я не знал, – я накрыл ее ладонь своею.

– Я уже привыкла, – ответила Нюрка. – Потом Дынькин решил взять надо мной шефство. Обещал звездами засыпать, – она улыбнулась. – Только врал все. Как на горизонте появилась дочка второго секретаря горкома – всю его романтику как ветром сдуло.

Так вот в чем был секрет карьерного роста Сашки Дынькина! А ято грешным делом думал, что это он такой полезный для комсомольского дела оказался. Дочка секретаря горкома партии – вот и вся полезность!

– А вы с Захаркой что все это время делали? – перешла в наступление Стрельцова.

– Работали, Ань, работали как проклятые папы Карлы. Карьер видела когданибудь? Самосвалы, шагающие экскаваторы?

– Только на картинках в Гипрошахте.

– А мы его копали. Вот этими руками, – я показал ей свои отнюдь не землекопские ладони без единой мозоли.

– Правда? – Было видно, что поверить мне она не может. Не был я похож на горнопроходчика.

– Нет, неправда, Ань. На самом деле мы занимались разведывательной деятельностью…

– Не хочешь говорить?

– Не хочу. Потом какнибудь.

Она замолчала, отвернувшись к окну, за которым неожиданно пошел снег. А я посмотрел на нее внимательнее, скользнув в будущее. И то, что я там увидел, меня удивило.

– Мне сейчас пора, Ань, – сказал я. – Давай завтра встретимся? В кино сходим?

– Давай! – мгновенно отозвалась Стрельцова. – А где?

– Я зайду за тобой часов в пять.

– Ты же не знаешь, где я живу?

– Знаю, Ань, знаю.

Я положил на столик червонец, что раза в два превышало стоимость счета.

– Пока.

– Пока, – отозвалась Нюрка и голос ее был весел.

Пока я бродил по городу, да трепался со Стрельцовой, уже подкрался вечер – пришла пора возвращаться домой и встречать маму.

Но я зря недооценил таланты бабки Вали – мама уже три часа была дома, пытаясь выглянуть во все окна одновременно. Соседка позвонила ей сразу после Марьванны, и, отпросившись на работе, мама понеслась домой.

Мы долго стояли в прихожей, просто обнявшись, не говоря друг другу ни слова, да и к чему слова, если их все равно будет недостаточно?

Потом был чай, домашнее печенье, что она успела напечь, пока я болтал со Стрельцовой, подарки – красивый свитер из альпаки (я сказал, что это монгольская овца) пришелся впору, а маленький кухонный телевизор Sharp вызвал целую бурю восторгов.

У нее все было по старому: работа, партийные собрания, где теперь они искали гласность и правду, дом. А о себе я почти ничего и не рассказал. Отсутствие фотографий объяснил режимностью объекта, а о работе сказал, что наша партия по достоинству оценила мои таланты и теперь я занят в большой государственной программе. Маме этих неуклюжих объяснений было достаточно, чтобы больше вопросов на подобные темы не возникало.

Поздним вечером “на минутку” заскочил шумный Захар, слопал остатки печенья и сообщил, что его отец ждет нас завтра в своей клинике.

– Как вы оба изменились, – сказала мама, когда он ушел. – Выросли. Когда я вас видела в прошлый раз, вы оба были мальчишками.

Она была не первой, сделавшей такое наблюдение.

Мы еще недолго поговорили, обсудили мой “монгольский” загар “брынзового” цвета – я так и не успел выбраться на солнце из офиса. Выяснилось, что присылал я ежемесячно четырестапятьсот рублей, которые она откладывала на сберкнижку и “скопила уже на три машины”, только машин в магазинах нету. Я посоветовал купить кооперативные однокомнатные квартиры, штуки тричетыре – сдавать их приезжающим в город студентам. Мама вооружилась счетами и древним “Феликсом” и принялась рассчитывать экономику своего будущего “бизнеса” – теперь в стране становилось модным “работать на себя”. А я пошел спать в свою старую кровать, от которой долго не мог отвыкнуть, а теперь уже не смогу привыкнуть.