Аргентина: Крабат

«Летим мы, значит, с Капитаном Астероидом. Он — ведущий, я, барон Мюнхга... То есть пилот-испытатель Крабат, ведомый. А на склоне — темень, ничего не разобрать...»

***

Пальцем не ткнула, и то приятно. А то, что на лице, можно и проигнорировать.

— Что вам нужно, герр Шадов? Я же просила держаться подальше.

Улыбаться Марек не стал, не тот случай. Конверт с непонятной железякой лежал наготове, в левом кармане.

— Это вам. И еще... Парень, там, на склоне, его Андреас зовут, просил передать: «У нас все в порядке». Дословно.

Рядом тихо-тихо дышала Герда. Женщина дернула крючковатым носом, повертела конверт в пальцах.

— Если это розыгрыш, то не слишком умный. К тому же сегодня у меня плохо с юмором.

Достала то, что внутри, положила на ладонь, взглянула брезгливо. Замерла. Так и стояла — с протянутой рукой. Наконец пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак.

— Значит, вы действительно брат Харальда, — острые длинные зубы закусили нижнюю губу. — Такое только он смог бы.

Кусочек металла исчез в сумочке, конверт, сделав круг, неслышно скользнул на землю.

— Отправить бы этих зевак на Второе Ледовое, — Хелена резко, по-волчьи, оглянулась. — Без «кошек», с одной веревкой!..

Взяла мужчину под локоть, покосилась на девочку.

— Герда, мне надо поговорить с твоим отцом.

***

— Вас зовут Марек, да? Вы похожи на поляка, как и ваш брат, хотя он, в отличие от вас, истинный ариец и борец за чистоту расы. Иногда так и тянет его пристрелить, поэтому я на вас и взъелась. К тому же у Харальда Пейпера нет никаких братьев, а тайны Железной Маски мне совершенно ни к чему. Иногда я бываю невыносимой, Марек, так что извините. Хинтерштойсер... С ним действительно все в порядке?

— Когда я увидел Андреаса, он выглядывал из спального мешка и моргал. Голова на месте, руки-ноги тоже, однако досталось вашему знакомому, похоже, крепко. Я не скалолаз, Хелена, и мало чего в этом деле понимаю, но он и Курц уверены, что до гребня дойдут. Теперь у них есть «кошки», веревка — и неплохой запас продуктов. Спасибо итальянцам, натащили всякой всячины.

— Марек, Железная Маска, откуда вы только взялись?.. Вчера я уже похоронила этих ребят. Итальянца бы они не бросили, единственный выход — «дюльферять» на двести метров вниз, но там сыпуха, почти верная гибель... Мне сейчас трудно говорить, Марек. Даже в кино такой поворот невозможен, разве что в детском фильме, для самых маленьких. Когда я узнала, что итальянцев какой-то ангел стащил вниз, мне подумалось страшное. Так не должно быть, нелогично, невозможно. Неправильно! Я даже не обрадовалась, Марек, я испугалась. Наверно, так и реагируют на чудо... А теперь забудьте, пожалуйста, все, что я наговорила. И — спасибо!

— Уже забыл, Хелена. И вообще, мы с вами не встречались.

— Встречались, Марек. Здесь слишком много хроникеров, камеры работают круглосуточно, никакой пленки не надо... Слушайте! Завтра сюда пожалует Геббельс. Колченогий — редкая сволочь, а еще у него есть качество, тоже очень редкое, — приносить с собой беду. Уезжайте, Марек, сегодня, сейчас же. Если с вами что-то случится, это будет несправедливо. Не хочу тащить этот камень всю оставшуюся жизнь! Не убедила? Тогда скажу иначе. Я режиссер, Марек, говорят, хороший. Зачем вставлять в сценарий двух абсолютно похожих героев? Именно героев, без шуток. Вариантов несколько, но в любом случае они встретятся, и кто-то непременно погибнет. Скорее всего, оба.

— Белый клоун, Черный клоун...

— Клоуны? Погодите, я, кажется, поняла! Вы — поляк...

— Я — сорб, Хелена.

— Значит и ваш брат, гауптштурмфюрер СС, семь поколений арийских предков, такой же сорб! Славянин, недочеловек, клоунская маска! А теперь представьте, что об этом пронюхало его начальство.

8

Белую птицу Хинтерштойсер увидел в тот самый момент, когда втягивал тяжеленный рюкзак на заботливо вырубленную ступеньку, третью по счету. Если уж строить бивак, то по всем правилам. Душа, правда, ныла, а ноги так и норовили шагнуть дальше — и выше. Ясный день на дворе, а они ночлег готовят.

— На каску свою посмотри! — развеял его сомнения Курц.

Андреас посмотрел и проникся — словно молотком по металлу лупили. И в голове шум, будто под колоколом побывал. Предсказание Паука из Кентукки сбылось не на сто, а на триста процентов с большим хвостом. Хоть знак в лед вмораживай: «Здесь падает все! И на всех!»

Первое Ледовое поле не прошли — пробежали. Ступени уже выбиты, крюки готовы, веревок — хоть Эйгер узлом вяжи. Пространство, наконец-то став послушным, стелилось белым ковром под подошвы. Хинтерштойсер, мельком взглянув на циферблат верной «Гельвеции», решил, что обедать они будут уже на пороге «Утюга». Про Второе Ледовое он не то чтобы забыл, но как-то проигнорировал. Что то Поле, что это...

Огр-людоед — мастак читать чужие мысли. И шутить не разучился. Дальний край склона вздыбился скользкой ледяной стеной. Сверху полилась вода, проникая даже под майку, а потом на головы посыпались камни.

Прогребли и стену, насквозь мокрые и побитые в кровь. Втянули рюкзаки, перекурили, все еще не веря, что выбрались...

«Мы разбивались в дым, и поднимались вновь...»

И вот Второе Ледяное — такая же стена, только без водопада. Зато камней со льдом пополам еще больше, так и стучат по каске. Хинтерштойсер даже слегка растерялся: не маршрут, а расстрел.

— Мочалить можно только ранним утром, когда не тает, — вынес приговор Курц. — А пока — туда!

Туда — к рыжей скале, что по маршруту справа. Бивак «Дождись рассвета».

Остальное просто. Хинтерштойсер дополз, нашел укромное место, чтобы сверху не падало, вбил крюки в послушный камень, взялся за ледоруб. Курц возился внизу с рюкзаками...

Птица!

Андреас вначале даже не слишком удивился. Отчего бы божьему творению не летать над Вторым Ледовым? Потом задумался. Рюкзак втянул, взялся за страховочную веревку — друга Тони тащить наверх, сам же поглядывал, чтобы весь интерес не пропустить.

...Птица — белая, снега белей. То парит, то к самому льду спускается. Застынет в воздухе — и свечкой вверх, в самый зенит. Потом обратно, крутым пике.

Какая же это птица?!

Курц оказался на ступеньке вовремя. Белая птица... Белая девушка... Девушка в белом комбинезоне, шлеме и летных очках, плоский рюкзак за спиной, широкий пояс, тяжелые перчатки...

— Ребята-а-а!

Уже совсем рядом — стала ровно, ногами в пустоту опираясь. Лица не разглядеть, но ясно: улыбается. И рукой машет:

— У вас все в порядке?

Горные стрелки переглянулись.

— Полный порядок! — Курц, очень ответственно.

— Все отлично! — Хинтерштойсер, не слишком солидно, зато громко.

Птица-девушка вновь помахала рукой:

— У меня очень счастливый день, ребята! Самый счастливый в жизни!.. Вам тоже — счастья!

Ответа ждать не стала, ушла уже не свечкой — белой молнией — прямо в солнце.

— А я еще думал книжку написать, — молвил Тони Курц, отмолчав свое. — Про то, как мы с тобой Стену брали. А о чем писать-то? О Капитане Астероиде?

Поглядел на солнце из-под ладони.

— Таких, как она, только в небе и встретишь!..

9

Они шли по знакомому саду, вокруг цвели глицинии — тяжелые лиловые грозди, но женщина видела, что перемены случились и здесь. Сад словно стал меньше, усох, дорожки расступились, тесня зелень, и даже запах приутих, потеряв прежнюю силу. Буйство жизни, отшумев и отгуляв свое, сменилось тихим, покорным прозябанием. Ни надежды, ни грядущего.

Ее спутник, многоликий Адди, ступив на посыпанную серым гравием дорожку, тоже стал другим. Странно даже представить, что этот человек мог изрекать нелепое «О, мадам!» и рассыпать мелким бисером цветастые слова. Не слишком молодой, неулыбчивый и, кажется, не очень-то счастливый.