Аргентина: Крабат

— А может, мы оба снимся кому-то третьему? — Отто Ган дернул в улыбке тонкими губами.

От удивления Андреас чуть не разлил пиво из кружки — вино из стаканчика. Возражать, однако, не решился. А вдруг?

— Нас обоих считают сумасшедшими, Андреас. Вам нужна Северная стена, мне Грааль. Вам грозит трибунал, мне — концлагерь, но не это самое плохое.

Сколь ни странен был сон, но на этот раз Хинтерштойсер нашел что сказать.

— А почему сразу — плохое, доктор? И никакие мы не сумасшедшие, ни вы, ни я, ни Тони. Как бы вам объяснить-то, ученому человеку? Вспомнил! Вы же сами нам с Курцем рассказывали про древних германцев. У них, у древних, мальчишке, чтобы взрослым стать, требовалось пройти испытание, вроде экзамена.

— Инициация, — тонкие бесцветные губы дрогнули. — Есть разница, Андреас. После испытания начиналась настоящая жизнь. У нас с вами иначе. Грааль — моя мечта, мое безумие, но больше всего на свете я боюсь его отыскать. Потому что это и будет конец всему.

Хинтерштойсер настолько изумился, что даже не сообразил, чего отхлебнуть довелось: монастырского вина или пива с подковами.

— Чему конец?! Мы с Тони Северную стену возьмем — и дальше помочалим. Да хоть на... на Эверест! Почти девять километров вверх! А что? Генрих Харрер как раз в Гималаи собирается, мы деньжат подзаработаем — и с ним. Вершин много, доктор. А кончатся, мы в Берхтесгадене школу альпинистскую откроем. Или вообще... О! Мы с Тони и с Капитаном Астероидом на Марс полетим, тамошние стенки брать. Только сначала Норванд пройти нужно, иначе никуда пути не будет. Вот и весь сказ!

— Завидую...

Голос Отто Гана прозвучал глухо, словно не за одним столом сидели. А и вправду, уже не за столом. Ни знакомой пивной, ни чудо-машины «Понтиак-кемпер». Снег словно на склоне Эйгера, камень во льду, чуть поодаль — темный зев пещеры. И доктор не в костюме, в расстегнутом зимнем пальто. Без шляпы, а в руке — вот тебе и на! — шприц.

— Вы правы, Андреас. Гор много, но Грааль — истинный! — всего один. Как и моя жизнь. Только Грааль вечен...

Плохо сказал, неправильно. А пуще того Хинтерштойсеру не понравился шприц. Для чего он? Отто Ган хоть и доктор, но историк, не врач. И пещера по душе не пришлась, мрачная, словно вход в Нифльхель, Землю Мрака.

И тут Андреас все понял. Это и вправду — не его сон. И не Отто Гана. И сон ли вообще?

Хинтерштойсер выдернул шприц из докторской ладони, словно редиску с грядки. Поднял Отта Гана за плечи, встряхнул от души.

— Уходить надо только в Валгаллу, доктор, — туда, где янтарный пирс и зал с золотыми щитами. А без Грааля вас туда не пустят, ясно? Вы его найдите сначала, а потом и вопросы насчет жизни задавайте.

Подумал немного — и рассудил:

— Не зря мы с вами кому-то привиделись. Видать, помочь придется. Вы, доктор, нам с Тони только пальцем укажите, в какой стороне Грааль искать. Не подведем!

Ответа не дождался. Пещера сгинула, пропал и снег. Камень же никуда не делся. Андреас лежал в спальнике между двух скальных зубьев, продрогший и голодный, до рассвета осталось всего ничего, одеяло сна, и без того тонкое, готово вот-вот истаять без следа. Но доктор Ган был все еще здесь, невидимый и неощутимый. И уже просыпаясь, Хинтерштойсер услыхал знакомый негромкий голос:

— Монсегюр... Монсегюр... Монсегюр...

5

Марек Шадов честно пытался убедить себя, что спит. Отчего бы и нет? Налетался, устал, перенервничал слегка. Потому и сон такой. Белая простыня под самый подбородок, темный незнакомый потолок, бронзовая люстра — и странное чувство абсолютного покоя. Ничего не надо искать, все уже есть, найдено, здесь, совсем рядом. И эти мгновения следует растянуть надолго, лучше — на целую вечность, иначе все кончится, потолок рухнет, и под обломками окажется вся его прежняя жизнь.

...Нет, не окажется. Уже оказалась!

Марек знал, что настоящая боль придет позже, когда он увидит Герду, когда наконец-то встретится с НЕЙ. И ничего уже не исправить, даже если выключить ранец-«блин» в самом поднебесье. Четыре километра до земли — семьдесят две секунды. Не считал — само сосчиталось.

— Говорить ты, как я понимаю, еще не можешь? Я читала — типичная мужская реакция.

Вероника Оршич пододвинулась ближе, обняла, коснулась губами губ. От нее пахло духами, машинным маслом и самую малость — кровью.

— Тогда слушай, Отомар. Я не стану тебя успокаивать, говорить, что это лишь моя вина. Мы падали вместе — и вместе приземлились на эту кровать. Синхронный полет, высший пилотаж! Ничего было не изменить, мы оба знали, что остановиться уже не сможем. А потом в мире стало на одну счастливую женщину больше. У меня нет никакого опыта, об этом написано красным прямо на этой простыне, но из книг знаю, что мужчины любят задавать вопрос: «А что дальше? » Не спрашивай, Отомар, любовь моя. Иначе я отвечу.

Она встала, не забыв завернуться до самого носа, подошла к столику, вытрясла сигарету из пачки. Прежняя жизнь кончилась, и Марек, даже не думая, последовал ее примеру.

Двойной щелчок зажигалки. Сизый горький дым.

— Знаешь, Отомар, женщина, если она действительно женщина, очень похожа на волчицу — чувствительна, игрива, необыкновенно предана, неистова в верности и чрезвычайно отважна. А еще у нее очень сильная интуиция, на грани ясновидения[ 88].

Марек заставил себя улыбнуться:

— И ей ничего не стоит перекинуть мужчину через загривок и утащить в свое логово. Вероника, кто перед кем оправдывается?

— Я не оправдываюсь, — очень серьезно ответила она. — Я отвечаю на вопрос, тот самый — «что дальше?» Мы солдаты разных армий, Отомар Шадовиц. Но сейчас появился повод все переиграть.

Мужчина покачал головой.

— Переиграть! Волчица чувствительна и игрива... Погоди, погоди! В парке, когда мы только познакомились, ты спросила меня...

Простыня с тихим шорохом сползла на пол. Ее губы не дали договорить.

— Ты не такой догадливый, как считаешь, Отомар, — наконец выдохнула она. — Тогда, на скамейке... О какой ерунде мы с тобой болтали! Глупый, глупый доктор Эшке! Но по поводу вопроса ты не ошибся.

— «Бегущие с волками»?

— Да.

Обе простыни — на полу. Тела вновь сплелись, но теперь им не мешают комбинезоны из плотной ткани. Им ничего не мешает.

— Только не смей думать, Отомар, что я тебя куда-то зову, волоку силком, — успела шепнуть она, прежде чем все слова закончились. — Того, кто в небе, не вербуют, ему указывают маяк. В одиночку — спасаются, вместе — спасают других. Это и есть наше «дальше»... А сейчас мы снова будем падать, падать, падать...

***

Когда он вошел в свой номер, Герда еще спала. Балконная дверь приоткрыта, маленькие лохматые тапочки стоят возле кровати, на столике — аккуратно сложенная «Neue Zurcher Zeitung», явно из гостиничного киоска. Но что-то было определенно не так. Марек Шадов остановился посреди комнаты, вдохнул поглубже...

— Я не курила, — сообщил сонный голос. Девочка привстала, опираясь на подушку, и открыла один глаз. Марек кивнул: точно. Со столика исчезли пепельница вместе с зажигалкой. Самое время похвалить, и не походя, а с полным пониманием.

...Догадалась сразу. Очень сильная интуиция, на грани ясновидения...

— А я курил, — честно признался он. — Две сигареты, кажется. Нет, три.

Если начинать врать, то не с таких же мелочей!

— Ух ты-ы!

Полосатый пижамный тигрик в мгновение ока оказался возле жертвы. Обхватив маленькими, но крепкими лапками, вскинул восторженную мордочку, чтобы заглянуть в глаза.

— Ка-а-ай! Попался! Больше никогда, никогда не будешь меня упрекать! Слышал? Капля никотина убивает лошадь, сигарета — право на издевательство над ребенком! Никотин — витамин! Никотин — витамин!..

Он присел на кровать, прямо на аккуратно застеленное покрывало и принялся снимать пиджак. Ткань сопротивлялась, липла к рубашке, кусала за кожу.