Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

День, максимум два… и есть станет совсем нечего. Бойцы потихоньку начали варить кожаные ремни. А в штабе у Котова уже давно закончилась икра и ананасы… да, всем сейчас тяжело.»)

Перехваченная радиограмма красных:

Ответная радиограмма № 0103.

Запись расплывающимся карандашом на полях.

«… Они опять пришли под утро, когда истомленные бойцы пытались забыться от голода и холода тревожным сном. Вокруг нас началась ожесточенная, накатывающаяся волнами стрельба. Стреляли из «Суоми», выпуская буквально тучи пуль, до истощения круглых магазинов… Они хотели прижать нас к снегу, запугать, подавить… Но навстречу медленно-медленно летящих к нам оранжевым жучкам трассирующих пуль редко, расчетливо, считая последние патроны, хлопали карабины наших.

— Ну что, пора? — спросил меня Петрович, с усмешкой вглядывающийся в накатывающуюся на нас воющую волну. — Не сдюжить нашим иначе.

— Так тому и быть! — и я ударил по спусковому рычагу….

«Наташа» немедленно выбросила из склоненного вниз ствола облако раскаленных добела газов. Увы, снарядов у нас давно не было! А вот заряды еще оставались…

Белофиннам хватило. Воющий, но уже жалобно, клубок человеческих тел, некоторые из которых были охвачены языками пламени, покатился назад, к опушке леса… А это кто тут возле левой гусеницы пришипился?

Я соскочил на снег, выхватывая из-за пазухи пистолет. Но скорчившаяся на снегу фигурка так жалобно закрыла лицо руками…

Моя рука с пистолетом опустилась сама собой…

В этот миг из-за рваных туч вдруг проглянул кусочек луны. Лицо белофинна было залито черной кровью. Э, да он ранен… Ну и пошел к черту.

Схватив белофинна за предплечье, я сорвал с него полевую сумку, развернул его лицом к лесу и дал смачного пинка…

… В сумке нашел интересный дневник, писано по-русски!

Читаю по диагонали.

Ах, вот оно что… им нужна «Наташа»! Нет, они её не получат…

— Взорвать. — Твердо сказал Вершинин.

— Все равно… как представлю, что эти финские вши лазать будут по её мертвому телу…, — сокрушенно сказал Саня Широкорад.

— Озеро тут есть! Глубокое, ледникового происхождения! — предложил политрук Саня. («Саня, ты что, уже тоже… — Командир, веришь, я сам пока ещё не пойму! Ранило меня, сознания уж нет… Однако… Видно по всему, что к утру околею!»)

— Да как же мы её в озеро-то запихнем? У берега мелко, а до середины не добраться, лед просто не выдержит! — разумно возразил Лацис.

— А мы до середины озера лед наморозим…, — предложил Саня — сапер.

… Разливая, часто и на себя, батарейцы из последних сил черпали и черпали брезентовыми ведрами черную воду. Мороз схватывал её на лету, так, что наши шинели превращались в ледяные панцири…

… Лед трещал, стонал, гнулся, расходясь зловещими трещинами… Но тягач все полз, полз… под гусеницы подкладывали доски, ветки, оторванные борта с машин… Лишь бы только добраться до вырубленной проруби, там, где мы мерили глубину…

Не доехали совсем чуть-чуть…

Белые льдины вдруг встали на попа, переворачиваясь. Со стоном и скрежетом мы проваливались под лед, уходя в зловещую черную глубину… Вода меня обожгла, как кипятком.

Запись почерком Юсси.

Когда Пааво увидел меня, он только махнул рукой. Мол, проваливай… На столе, под светом яркой керосиновой лампы, лежал господин Виккерс. Вернее, его верхняя часть тела.

Все, что было ниже пояса, было сожжено огнем, вырвавшимся из пасти русского дракона. Кости таза, почерневшие как подгоревшая яичница, прорвали остатки напрочь сгоревших мышц на животе и бедрах… Англичанин еще хрипел, но Микки уже по-хозяйски шарил в его карманах.

В избу вбежал фенрик, что-то прошептал расстроенному подполковнику… Талвела посветлел лицом:

— Юсси, не желаешь ли увидеть своего старого знакомого?

Я, умывавший в этот момент с лица кровь (содран клок волос, ранение в целом пустяковое, но со стороны выглядит ужасающе) только проворчал:

— Очень старого? Это художника нашего, что ли?

— Э, нет… сам смотри!

И в горницу впихнули комдива Kotov…

— Вы не смеете! Я генерал… я имею важнейшие сведения военно-политического характера для высших чинов финской армии! — предсмертно верещал красный полководец.

— Не нужны нам твои сведения…, — устало усмехнулся Талвела. — Смотри, Юсси, смотри, как его корчит…

И слегка пихнул комдива открытой ладонью. Тот сел на пол у печки. Полы его барского полушубка распахнулись, и стало видно, как на его роскошных генеральских галифе растет мокрое пятно…

— Вы… ме-еня…, — заблеял Kotov.

— Разумеется, отпустим! — ласково кивнул головой подполковник. — Нам такие, как ты, очень нужны! Ни один такого враг не сделает, как сделал ты… Так что мы теперь тебя напоим чайком, накормим и отвезем на саночках прямо к красным! Служи дальше, поднимайся все выше! Дави, предавай, иди по трупам! Чем выше поднимешься, тем больше русским причинишь вреда.

Повеселевший Котов встал, по-хозяйски уселся на табурет у печки:

— Ну да! Не смеете меня, Котова, обидеть, да? Духу не хватает, а? Во так-то. А Котов вас всех в бараний рог… Что на меня смотришь, Русских? Думаешь, я тебя, беляк, не узнал? Надо было тебя тогда расстрелять, когда ты отказался жидовку с её жиденятами рубать… Надо.

Котова мы переодели в сухое, накормили, напоили чаем… И отвезли к ближайшему посту красных. В полной готовности к новым подвигам и свершениям.

(Трибунал 9-той Армии провел расследование, в рамках которого были опрошены все командиры и политработники, вышедшие из окружения. Все опрошенные в один голос назвали причиной поражения дивизии распыление сил и большие обозы на единственной дороге, которые надо было охранять. Трибунал признал виновным командира дивизии в потере управления и личной трусости, выразившейся в том, что он покинул вверенные ему части. Приговор был приведен в исполнение на льду озера, перед строем выживших бойцов. Прим. Редактора.)

Перехваченная радиограмма красных, повторенная несколько раз открытым текстом:

Запись почерком Юсси:

… Я заглянул в изломанный заберег лесного озера, и там, среди битого, неровно смерзшегося льда, я увидел его… Того самого русского, который дважды меня пощадил.

— Что ты тут сидишь? — спросил его я.

— Да так, — ответил он. — Хотел было зачем-то на берег вылезти, а не могу…

Я спустился пониже, к самой воде… И увидел, что его ноги вмерзли в лед. Я выхватил лопатку, начал было обрубать льдины вокруг его белеющих ног…

— Смотри, у меня и руки такие же! — со смехом сказал мне русский, зубами сдернул с руки трехпалую перчатку с вышитым на ней голубоглазым котенком и показал мне белую, как снег, кисть. — Ничего не чувствую!

Я повернулся к нему спиной и стал, скользя и оступаясь, подниматься на берег… Он меня два раза пощадил. Долг платежом красен…

— Постой! — сказал русский. — Возьми свою полевую сумку, она мне не нужна…

Я вернулся, вытащил из под его, ледяно — жесткого, тела свою сумку, да уж заодно взял и его, окровавленную и изорванную осколками…Ему она уже тоже ни к чему.

… Русский на моё возвращение уже не реагировал, он явно впал в забытье, невнятно о чем-то говоря с видимыми только ему собеседниками…