Ревизор Империи (СИ)

— Когда началась эпидемия?

— Ну это… весной. С месяц назад.

Невидимый Георгий Романович промычал что‑то про себя, потом в трубке затихло, и были слышны только шорохи и жужжание.

— Сударь мой! — вновь ожила трубка спустя пяток секунд, — понимаете… эээ… последнее время участились случаи пускания слухов о разных ужасных болезнях. Похоже, вы жертва подобной провокации. По моему мнению, этот слух пущен людьми, которые понимают в медицине. Вы не заметили, кто говорил об эпидемии?

— Нет… краем уха, а там некогда было, вот только сейчас утром дошло.

— Следующий раз, как услышите, лучше заявите об этом в полицию. Если бы в Европе была эпидемия, нам бы в тот же день телеграфировали. Конечно, в России случаи инфлюэнцы встречаются, и в Бежице тоже, но такой клинической картины, как описали вы, слава богу, не наблюдалось. Будьте покойны, если что‑то случится, вас известят. Вы на паровозном служите?

— Да, конструктором.

— Ну так вас, в случае чего, всех направят на прививку, и без нее на службу бы не приняли в случае эпидемии. Кстати, оспу вам прививали?

Виктор пробормотал "Да, спасибо", поблагодарил и повесил трубку.

"Эпидемии не было", напряженно размышлял он, торопясь к проходным, "а почему не было? Вроде как стихийные события тут не меняются. Значит, вирус H1N1 уже стал смертельным и где‑то гуляет… ну да, гуляет, а войны — то не было, меньше перемещений людей, меньше скученности, антисанитарии, ослабленных организмов. Вселенский мор откладывается. Бежать предупредить? Ага, как же, зацапают, как шпиона и провокатора. Танки построим, а нам это поможет? А что поможет? Интерферон? Арбидол? Надо было в медицинский идти… И вообще — местная технология это осилит? Тут ведь и антибиотики не помогут. Как вакцину делают? Из куриных эмбрионов? Надо было на врача, надо было на врача, да и вжиться проще бы было."

Возле здания гимназии на Виктора хлынул пьянящий, сладкий аромат цветущей липы с молодых деревьев, умытых теплым ночным дождем. Волны знакомого с детства запаха смывали с души тревогу; это была какая‑то нить, связывавшая с его, Виктора, Брянском второй половины двадцатого века, с городом, в котором он прожил большую часть своей жизни. Над головой и впереди его роями носились майские жуки; внезапно он заметил на одной из веток серый пушистый комок и удивился: то была настоящая белка. Белка суетливо сновала среди свежей благоухающей зелени и поминутно что‑то хватала; возможно, тех же жуков. Живность словно противилась приходу человека в эту точку земного шара, еще не так давно бывшую лесом.

Мценская жидкой кашей выплескивалась из‑под колес проезжавших телег — натасканная из проездов грязь серыми полосами наросла на брусчатке с обочин. Сейчас эта улица казалась Виктору настоящим проспектом — ее ширина, мудро заложенная архитектором навырост, никак не сочеталась с длинными, приземистыми пеналами одноэтажных каменных казарм. За деревенскими домиками по левой стороне уже вырастали ряды однообразных стандартных каркасных двухэтажек, обкладываемых снаружи серым кирпичом. Вдали виднелись красно — белые теремки зданий у Бани.

Ближе к кварталу "колонок" Мценская стала заполняться народом; люди, как струйки дождя, появлялись из встречных улиц и переулков, собирались на проезжую часть, и двигались к заводу все набирающим силу ручьем. От казарм выходили группами, громко переговариваясь между собою; голоса сливались в непонятный Виктору гул. В этом потоке картузов, темно — коричневых и темно — синих засаленных пиджаков и сапог, лишь изредка мелькали светлые женские платки: работницы в платьях, подвернутых до щиколотки и приметанных, казались вовсе не измученными непосильным трудом, бойко перебрасывались словами со знакомыми и не очень, и, встречая товарок, весело заводили с ними разговоры. К проходным ручейки слились в бурлящий, говорливый поток; Виктора несло этим потоком к деревянным воротам, как щепку, и тут он внезапно почувствовал, какая сила на самом деле скрыта в этой темной, кипящей массе, сила мускулов и ума, умноженная в десятки и сотни раз паром, электричеством и рычагами машин. Эта силой управлял рев гудка и установленный инженерами распорядок, превращая в паровозы, мосты, элеваторы, танки и трактора, и, казалось, нет на земле такого препятствия, которое не снесла эта сила, преобразовав в дома, цеха и все новые машины.

"Так вот откуда пошла идея пролетарского государства!" — подумал Виктор. "Она не в расчете, не в теории, она идет из чувства организованной заводским гудком массы. Чувства принадлежности к необоримой силе, способной переустроить землю."

Дальнейшее утро пятницы никаких опасностей не предвещало. Работа началась с того, что Бахрушев уточнил задачу: оказывается, в первую очередь, надо было изготовить на заводе что‑то вроде концептуального образца супертанка, показать генералам его боевые качества, а затем проектировать фактически заново, одновременно проектируя и танковый завод под будущую технологию.

— Пусть он будет сейчас у вас хоть золотой, — пояснял Бахрушев. — Нам надо две вещи. Во — первых, показать в Москве, подо что Обществу дают деньги, что машина уже есть. Во — вторых, мы будем знать, какие цеха строить, какие участки создавать, что у кого закупать или изготавливать самим. Форд тоже сначала свой мотор сделал, потом под него завод.

Короче говоря, Иван Семенович, сам того не подозревая, разрубил тот гордиев узел, который в советском танкостроении запутывали аж две пятилетки.

Дальнейшее знакомство с ситуацией добавило приятных сюрпризов. Пять мирных лет плюс попытки царского правительства ускорить индустриализацию приблизили технические возможности практически к советским конца двадцатых, а кое в чем Российская империя даже превзошла тогдашний Союз. Во — первых, можно было катать однородную броню по крупповскому методу практически любой разумной для танка толщины, и при необходимости расширить производство в разы. Во — вторых, в России уже пару лет, как у французов купили лицензию и начали выпускать восьмицилиндровый авиадвигатель "Испано — Сюиза", причем, по требованию заказчика, двигатель был перепроектирован с увеличением объема, за счет чего мощность выросла до трехсот сил. Движки ставили на двухмоторные бомбардировщики "Скиф" конструкции Сикорского и на одномоторные бипланы Григоровича, которые в документах именовали "штурмовым аэропланом".

В России уже могли делать и планетарные коробки передач, и даже без роликоподшипников — как оказалось, планетарка стола на том самом "Форде", который чуть не переехал Виктора в первый день, а заодно и на "Баяне". Наконец, самой большой неожиданностью оказалась 57–мм скорострельная противоаэропланная пушка Розенберга с длиной ствола 60 калибров, которую, несмотря на ряд проволочек, усовершенствовали и запустили в производство наряду с трехдюймовой пушкой Лендера, мечтой всех альтернативщиков. Правда, выпуск обоих орудий пока было небольшим — десятки в год — но для концептуального образца хватало.

Единственное, чего Виктор не понял — это каким образом царизму удалось экономическое чудо, но это пока не интересовало. Оставалось все найденные достижения уложить в пресловутые шестнадцать тонн.