Гнёт ее заботы

― Послушай меня, ― сказал Байрон, достаточно громко, чтобы перекрыть поток его возражений. ― Это не жест, ты запросто можешь вообще не вырастить своих детей, если не сделаешь этого. Что-то должно скрываться за верой, что церковь является прибежищем, ― за всей этой солью в святой воде, витражными стеклами и золотыми дискосами, которые держат под подбородками людей, что выстраиваются в очередь, чтобы получить причастие.

Шелли его слова, похоже, не убедили. ― Дискосы [238]? Те маленькие диски с ручками? Ну и какая же от них польза?

Байрон пожал плечами. ― Ну, ― сказал он, ― сегодня считается, что эти металлические диски нужны, чтобы улавливать падающие крошки хлеба, но они отполированы до блеска, и Отец Паскуале как-то намекнул мне, что раньше их обычно использовали, чтобы убедиться, что каждый причащающийся отражается в зеркале.

Когда Шелли вернулся в гостиницу, Мэри сидела на цветастой софе в приемной, а Клара билась у нее на руках. Он не успел еще приблизиться к ним, как увидел, что девочка затихла и безвольно обмякла. Он пробежал последние несколько шагов и выхватил тело из рук Мэри.

Поблизости стояли Клэр и какой-то незнакомый мужчина, который теперь шагнул вперед и объяснил по-итальянски, что он доктор. Шелли позволил ему осмотреть покоящуюся на его руках Клару, и спустя мгновение доктор тихо сказал, что ребенок умер.

Наступившее молчание, казалось, всколыхнуло окружающий воздух до самого украшенного росписью арочного потолка. Шелли попросил мужчину повторить, что он только что сказал, более медленно. Мужчина сделал это, и Шелли покачал головой и потребовал сказать это снова. Диалог повторился несколько раз ― несмотря на то, что доктор, очевидно, начинал терять терпение ― пока, наконец, Шелли уже больше не мог тешить себя надеждой, что доктор сказал что-то другое. Все еще держа мертвого ребенка, он тяжело рухнул на софу рядом с Мэри.

«Мой мертвый сын, мой Магус Зороастр, ― думал он словно в бреду, ― в саду гуляя, встретил образ свой».

Несколько минут спустя отворилась выходящая на канал дверь, впустив внутрь холодный порыв ветра, но Шелли так и не поднял взгляд. Ричард Хоппнер, Английский Консул, пересек комнату, взглянул на доктора и получил от него подтверждающий кивок, а затем склонился к Шелли и несколько раз назвал его имя, прежде чем Шелли, казалось, осознал, что он был здесь.

― Я могу взять все на себя, мистер Шелли, ― мягко сказал Хоппнер. ― Почему бы вам не оставить вашу дочь с нами, а самим не отправиться с миссис Шелли в вашу комнату. Думаю, у доктора должно найтись что-нибудь, что поможет вам успокоиться.

В душе у Шелли царила ноющая пустота, вакуум, пока он не вспомнил, что сказал ему Байрон во время их верховой прогулки по Лидо: «Очевидно, можно даже вдохнуть жизнь в труп недавно погибшего человека, если солнце еще не коснулось его своими лучами»… : а затем его тонкие губы растянулись в отчаянную улыбку.

Шелли поднялся, все еще прижимая к себе маленькое тело, и медленно подошел к окну. Лишь самые высокие шпили церквей все еще отливали золотом.

Он повернулся к Мэри, и даже несмотря на застилавшие ее глаза слезы, она увидела достаточно на его лице, чтобы испуганно вздрогнуть.

― Еще не слишком поздно, ― сказал он, словно эхом вторя тому, что менее получаса назад сказал ему Байрон. ― Но я должен взять ее… наружу, ненадолго.

Хоппнер начал было возражать, указывая на доктора, чтобы заручиться его поддержкой, и, казалось, испытал облегчение, когда Мэри поднялась, собираясь что-то сказать.

Но она сказала совсем не то, что он, по всей видимости, от нее ожидал. ― Может быть, ― сказала она Хоппнеру голосом резким от горя и страха, ― вам лучше разрешить ему взять ее.

Хоппнер, повышая голос, начал было спорить, теперь уже с ней, но она не сводила глаз с лица Шелли. ― Нет, ― сказал она, обрывая Хоппнера, ― он просто… хочет взять ее в церковь, чтобы отслужить над ней молитву. Он вернет ее обратно до…

― До рассвета, ― сказал Шелли, большими шагами направляясь к двери.

Когда гондола выплыла в Большой Канал из узенького Рио ди Ка’ Фоскари [239], он опознал усатого гиганта, орудующего веслом на соседней лодке, как Тито, гондольера Байрона, и махнул ему рукой; через минуту гондола Байрона подплыла борт о борт с его лодкой, и Байрон крепко сцепил оба планшира чтобы удержать лодки вместе.

Он увидел труп Клары и выругался. ― Давай ее сюда, ― сказал он, ― и забирайся сам; я только что услышал, что на пьяцца полно австрийских солдат ― похоже они готовятся восстановить глаз ― и они тотчас догадаются, что мы задумали, если увидят, как мы доставляем труп к подножию колонн.

Шелли протянул мертвую Клару, затем в нерешительности остановился. ― Но нам ведь нужно ее туда доставить, весь смысл этого…

Байрон бережно принял у него тело и положил его вниз, на одно из кожаных сидений гондолы. Шелли заметил Аллегру, дочь Байрона и Клэр, с широко раскрытыми глазами сжавшуюся на сиденье ближе к носу.

― И мы это сделаем, ― заверил его Байрон. ― Просто мы не можем позволить им увидеть, что она мертва.

Шелли перебрался в гондолу Байрона, а затем попытался заплатить гондольеру, который подобрал его у входа в гостиницу, но мужчина, похоже, только сейчас понял, что перевозит труп, и, толкнувшись веслом, направил свое судно прочь, не взяв никой платы.

― Хороший знак, ― с надрывом сказал Шелли, садясь подле своей мертвой дочери. ― Она не может отправиться в царство мертвых, если перевозчик [240] не возьмет две монеты.

Байрон мрачно ухмыльнулся, а затем приказал невозмутимому Тито двигаться тем же курсом ― и посматривать по сторонам в поисках любых spectaculos di marionettes [241]. Он осторожно вытащил из кармана тряпичный сверток и развернул его; внутри оказался крошечный железный зажигательный снаряд [242], и он подул в прорези для воздуха. Шелли увидел разгорающийся внутри крохотный красный огонек.

Сейчас Шелли был готов полностью довериться Байрону, так что даже не спросил о причине, когда Тито причалил гондолу возле мостовой у Академии Изящных Искусств [243], где в свете рано зажженных ламп шло кукольное представление.

Байрон снова завернул зажигательный снаряд и вернул его в карман, затем выбрался на берег, прихрамывая добрался до подмостков, и ухитрился прервать представление на время, достаточное, чтобы поговорить с одним из кукловодов позади сцены. Публика, казалось, была совсем не против нового представления, толпа зашевелилась, послышались оживленные возгласы «Il motto signore inglese!» ― это сумасшедший английский лорд! Шелли увидел деньги сменившие владельца, а затем Байрон хромая направился назад с одной из больших сицилийских марионеток в руках. Это был рыцарь в золотых доспехах, с которого на тонких нитях свисала железная крестовина.

Когда Байрон вернулся в гондолу и приказал Тито двигаться дальше, он начал снимать с марионетки секции доспехов и бросать их Шелли. ― Одевай Клару в это, ― отрывисто бросил он. Шелли сделал, как он велел, и, когда Байрон передал ему золотой шлем с забралом, попытался натянуть его на голову Клары.

― Не подходит, ― выдавил он, спустя несколько мучительных минут.

Канал погрузился в сумерки, и с каждой минутой становилось все темней ― вода уже пестрела полосами и мазками цветных отражений от бесчисленных огней, льющихся из многооких дворцов проплывающих мимо.