Гнёт ее заботы

Командир бросил затравленный взгляд на Байрона и Шелли, а затем полез под ремень ― Шелли, припав к земле, загородил собою Аллегру, но когда он испуганно глянул поверх плеча, он увидел, что австриец тянулся не за пистолетом.

Командир выхватил нож и, в тот самый миг, когда Шелли обернулся, полоснул ножом по горлу одного из солдат, с которыми боролся Байрон. Кровь брызнула на мостовую, когда солдат, откинувшись назад, рухнул на землю, беспомощно хватаясь руками за рассеченную шею.

― Кровь, ― выкрикнул Байрон, отбрасывая винтовку, ― он пролил кровь! Она позволит им видеть!

Шелли бесцеремонно уронил Клару и бросился вперед, собираясь оттащить истекающее кровью тело прочь из области внимания Грай, но командир повернулся и перерезал горло другому солдату ― и, пока Шелли бежал к нему, крича от ужаса, все еще в далеких двенадцати футах, командир посмотрел ему прямо в глаза, подвел лезвие под собственный подбородок и глубоко распахнул свое горло. Почти спокойно он осел на колени и повалился вперед.

Кровь теперь грязными лужами пятнала неровную мостовую. В голове у Шелли внезапно помутилось, и он остановился, спрашивая себя, что за наваждение заставляло камни мостовой под ногами казаться покрытыми рябью, словно они томились жаждой по той пище, что не получали с тех пор, как здесь прекратили проводить казни.

Но воздух пульсировал тоже, бился словно птица в силке, и Шелли подумал, что сама ткань мироздания дрожала здесь в знак протеста. Затем внезапно все прекратилось, и, хотя пламя охватившие колонны все еще бушевало и выбрасывало пучки горящей соломы вверх, колдовскими отблесками играя на венчающих колонны статуях, а солдаты все так же кричали и в панике метались по площади, Шелли почувствовал тяжелую неподвижность, воцарившуюся вокруг, и понял, что уже слишком поздно.

Грайи пробудились и впервые за долгое время оглядывались по сторонам.

На подкашивающихся ногах по вновь обретшей твердость мостовой, он вернулся туда, где стоял Байрон. Байрон бросил ему нелепо наряженное тело Клары и потащил Аллегру обратно к гондоле.

Шелли оцепенело последовал за ним, и их тени заплясали вокруг стоящего в гондоле Тито, когда сами они были еще далеко от причала. Когда Байрон поднимал Аллегру в гондолу, Шелли заметил, какой он неестественно бледный, и вспомнил солдата, которого он застрелил.

Он оглянулся назад ― и от увиденного его волосы встали дыбом. Это было невозможно, но он увидел, как пролитая кровь быстро скользит через площадь от одной колонны к другой, по горизонтали, словно бы целая площадь наклонилась в ту сторону; а затем, когда он шагнул в сторону чтобы рассмотреть это получше, кровь устремилась в обратном направлении, к колонне, возле которой она была пролита.

Звезды в небе, казалось, тоже медленно куда-то сползали, и, когда Шелли повернулся чтобы забраться в гондолу, он заметил, что отбрасываемые пожаром тени имели необычайно резко очерченные края, без размытости.

Шелли чувствовал, что на него смотрит что-то огромное и безликое; ему пришлось взглянуть вверх, чтобы убедиться, что никто не склонился над ним, уставившись на него своими огромными глазами. В небе не было ничего, кроме холодно мерцающих звезд.

― Это колонны, ― хрипло сказал Байрон, толкая его в гондолу. ― Они ― очевидно, зачарованы тобой.

Когда Шелли забрался внутрь и сел, Аллегра незаметно отодвинулась от него к носу гондолы, и на мучительный миг ему показалось, что она ненавидит его за то, как он обошелся с телом Клары; но затем она спрятала лицо за диванной подушкой и приглушенным голосом пискнула, «Почему этот глаз так строго глядит на тебя, дядя Перси?» ― и он с облегчением понял, что она всего лишь хотела оказаться подальше от объекта, на который было устремлено подавляющее внимание Грай.

И они, в самом деле, пристально на него взирали, он чувствовал на себе их жгучий интерес. Сердце учащенно билось в груди, словно ему приходилось выполнять дополнительную работу, толкая кровь против направленного на него внимания.

Байрон отвязал причальные тросы и запрыгнул в лодку.

Тито, орудуя веслом, поспешно отчалил от фондамента. Вода была покрыта необъяснимой рябью, хотя небо очистилось от туч уже несколько часов назад и сияло словно наколотыми на нем звездами. Шелли снова почудилось, что звезды двинулись в небе, ощутимо покачиваясь, словно игрушечные кораблики на поверхности покрытого рябью пруда. Он наклонился над бортом и отбросил вспотевшие волосы со лба, чтобы увидеть, что происходит в канале.

Что-то тяжело плескало в воде в пятидесяти ярдах от них, перед церковью Санта Мария делла Салюте, и мелкие брызги тускло мерцали в звездном свете ― Тито громко и несвойственно ему молился, изо всех сил налегая на весло ― а затем на мгновение что-то громадное показалось из воды, что-то сделанное из камня, но живое, и его грубая голова с бородой из морских водорослей, покрытая коркой наростов, казалось, с пристальным вниманием была обращена к ослепительно освещенной пьяцца, а затем, спустя миг, оно с плеском обрушилось обратно в воду и пропало из виду.

Давящее чувство, что на него взирает что-то вселенского масштаба, улетучилось из груди Шелли.

― Это третья колонна, ― хрипло сказал Байрон. ― Та самая, которую уронили в канал в двенадцатом веке. Мы пробудили и ее тоже. Он с каким-то священным ужасом посмотрел на Шелли. ― Думаю, даже она горит желанием посмотреть на тебя.

Шелли был рад, что заслонил от Аллегры этот зрелище ― она и так уже увидела слишком многое в эту ночь ― и попытался, как мог, расправить узкие плечи, чтобы не позволить ей увидеть больше; но вода, казалось, успокаивалась, и существо больше не появлялось.

Вскоре церковь Сан-Витале [250] заслонила от глаз опасное место, и он позволил себе немного расслабиться. Он с тревогой посмотрел на Аллегру. Она выглядела спокойной, но это его не убедило.

Он недолго оставался в Палаццо Мочениго.

Там он снял доспехи с поруганного тела Клары ― а затем одолжил инструменты у сотрясаемого дрожью Байрона, который даже не спросил, зачем и даже не взглянул на него, когда их протягивал ― прежде чем подать знак гондоле, в которой вернулся в гостиницу, где его дожидались Мэри и Клэр.

Шелли направился вниз по холму, освещенному утренним солнцем, туда, где стояли Мэри и Клэр. Крошечный гроб уже опустили в могилу, и священник окроплял святой водой разверстый земляной зев. Слишком мало и слишком поздно, подумал Шелли.

«Прощай, Клара. Надеюсь, ты не в обиде за то последнее, что я для тебя сделал ― тот чудовищный прощальный подарок, который я вручил тебе незадолго до рассвета, после того как мы вернулись в гостиницу, и все, кроме нас с тобой, отправились спать».

«Неужели я и вправду настолько задержался в Эсте, и позволил этому случиться с моим ребенком, просто потому что поэзия полилась из меня вдохновенным ключом? Неужели я так же повинен в возведенной на себя слепоте, как и Байрон, который самодовольно не желает замечать явную связь между своей любовницей Маргаритой Когни и тем, что он сейчас пишет»?

«Может быть, ― подумал он. ― Может быть, если бы я выбросился из гондолы по пути из Фузины в Венецию, когда Клара была все еще жива ― а затем утопился, хоть и с таким опозданием ― моя чудовищная сестра погибла бы тоже, и Кларе не пришлось умирать. Хотя вряд ли, к тому времени она уже была укушена».

Он снова взглянул на ободранную левую руку.

Когда прошлой ночью он крадучись спустился в гостиную, где хозяин сказал им поставить гроб, тот был закрыт. Но Шелли приподнял крышку и взял маленькое холодное запястье Клары в свою руку. Пульс отсутствовал, но он ощущал дремлющую в ней жизненную силу и знал какое «восстание из мертвых» ей уготовано, если он не примет известной с давних пор меры предосторожности.