Аргентина: Кейдж

— Извините, Марек! Задержалась чуть-чуть.

Поглядела на пол — и смутилась. Кап-кап-кап, вот и лужа. Никакого порядка на корабле. Зато — налеталась!

Heer kapitein восседал за столом при медной джезве и чашках. В плаще и свитере, потому как окно — настежь. Посмотрел снизу вверх.

— Заблудились.

Даже не спросил. Мухоловка (если не Шершень, то кто?) вспомнила, как ночной ведьмой носилась над крышами Монмартра, отсчитывая нужную улицу... Ведьмой? Очень похоже, только без помела.

— Виновата, герр пилот-испытатель! Честное слово, не повторится. Прошу учесть сложные погодные условия.

...Кап-кап-кап!

Опустилась вниз, точно на край лужи, сняла шлем с головы. Смир-р-рно! Марек взглянул с укоризной.

...Ее Марек!

— Ну что мне с вами делать, Анна?

На миг она закрыла глаза. Ой, не спрашивай, парень! Опомнилась. Прижала ладони к лицу, вдохнула, затем опустила руки. Улыбнулась.

— Присвоить мне позывной, герр пилот-испытатель! Я — Ведьма!

Глава 8. Христос остановился в Оше 

1

«Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах полонил, наполнил смутным ужасом меня всего...»

Кристофер Жан Грант покосился на ближайшую штору, не пурпурную, конечно, темно-бежевую, но та проигнорировала, даже не пошелохнувшись. Затем поглядел в сторону камина. Дрова почти прогорели, превратившись в черно-красные мерцающие угли.

Этим ненастным сентябрьским вечером Кейдж понял, чего ему не хватает. Грозы! Настоящей, как в счастливые дни палеолита, когда над его маленьким, никак не больше Авалана, Сен-Пьером небо затягивало черными тучами, а он, стараясь не попасться на глаза матери или крестному, выбегал за околицу, чтобы встретиться лицом к лицу с Его страшной яростью. Вдохнуть острый дух молнии, с внезапным счастливым (не смутным!) ужасом почувствовать, как дыбом встают волосы на макушке. А потом — пусть ругают хоть до самого вечера!

В Авалане грозы не дождешься, и не только потому, что осень. Крис уже понял: в этих местах тучи могут толпиться на небе годами, потом сквозь них проглянет солнце, поманив ясным днем. И снова душный сумрак — вечный, без надежды на очистительный огонь.

Гостей не было, напротив, репортер остался в доме один. Хозяйка, мадам Кабис, попросила помочь с камином и ушла, не сказав куда. Постоялец догадывался: к отцу Юрбену. Ей тоже душно под вечными тучами.

Кейдж, устроившись в большой комнате у стола, положил перед собой блокнот, перелистал. История, считай, написана, можно и точку ставить. Плохо, что без кульминации и финала, но жизнь — не всегда кино. Иногда это радует, но чаще наоборот.

Год назад неутомимая Мисс Репортаж позвала его на одну из нью-йоркских киностудий. Намечался уникальный просмотр. Нерожденный фильм, кое-как смонтированные пленки, купленные за бесценок у продюсера-банкрота. Минут через двадцать после начала Крис понял, в чем причина. На экране постоянно что-то происходило — и ничего никуда не двигалось. Приграничная крепость в пустыне, маленький гарнизон, тревожный шорох песка, чужие тени в ночном сумраке, мелкие дрязги среди сослуживцев — и вечное, словно зубная боль, ожидание беды. Но годы идут, меняются коменданты, растет кладбище за низкой глинобитной стеной. Те же тени, тот же песок, то же смутное предчувствие неизбежного. И только в последнем, коротком кадре пустыня ощетинивается сотнями винтовок, тени превращаются в ровные пехотные цепи — и над крепостью взрывается первый снаряд. Звук, словно гром в разгар грозы, запаздывает на пару мгновений, зрители его уже не услышат. «The End».

— Публика — дура, — резюмировала Лорен, перекуривая после фильма. — И режиссер — дурак, а продюсер вообще без мозгов. Но фильм — гениальный[ 63].

Крис, подчеркнув несколько строчек в блокноте, отложил карандаш. Самое время уезжать, пока тени — всего лишь тени. Пусть лучше Испания, — там все, по крайней мере, ясно.

«Шелковый тревожный шорох...» Шаги...

— Это я, — сообщила Натали Кабис, появляясь на пороге. — Кретьен, в серванте, на второй полочке, графин, там еще что-то осталось. И — рюмки, пожалуйста.

Угли почернели, огонь съежился, распадаясь на маленькие острые язычки. Свет не включали, и в комнату неслышно шагнула Мать-Тьма.

— О чем пишете, Кретьен? — Хозяйка поставила рюмку на скатерть. — Если не секрет, конечно.

То, что женщине это совершенно не интересно, репортер понял сразу — как и то, что спросила не просто так. Хочется самой рассказать, но что-то мешает.

— Не секрет. Да, об этом и без меня писали. Когда сюда пришли крестоносцы, катары дрались долго и упорно. Шансов не было, но они не сдавались. Как в Монсегюре. Кое-кто считает, что это — не бессмысленная храбрость. Смертники, если по-военному, прикрывали отход. После войны Окситания опустела, но ходили слухи, что многие жители не погибли, а сумели попасть в Монсальват, царство Грааля. И даже потом уходили, уже при «короле-солнце».

Мадам Кабис кивнула.

— Слышала! Монсальват вначале был рядом, в Пиренеях, но потом перенесся куда-то за грань, потому что Земля не вмещает праведников... Сегодня в городе снова была Тень, Кретьен. Ее видели многие, я тоже. Совсем рядом, рукой можно дотронуться.

Помолчала, взглянула на умирающие угли.

— В юности я считала себя атеисткой, даже в храме венчаться не хотела. Но, как видите, ткнули носом, и раз, и два, и три. Сегодняшний — вероятно, последний. Тень сказала, что скоро все кончится.

— Что? — Кейдж с трудом поймал упавшие с носа очки.

— Скоро все кончится, — очень спокойно повторила женщина. — Как это понимать, уже наше дело.

Обернулась, взглянула прямо глаза.

— Я стала на колени, Кретьен, прямо посреди улицы. Что уж теперь смущаться? Попросила об одном — напоследок что-то узнать о муже. Хотя бы узнать.

Мать-Тьма кликнула Тишину, тени подступили ближе, а затем совсем рядом, за шторой, кто-то щелкнул черным клювом, шумно оправляя траур оперенья своего.

— Помогите, пожалуйста, разобраться с патефоном, — попросила хозяйка. — Хочу послушать песню Сольвейг.

— Руки прочь от Испании! — громовым голосом возгласил Максимилиан Барбарен. — No pasaran! Они не пройдут!..

Рассек воздух кулачищем, нахмурился сурово.

— Не пройдут! Руки прочь! Не пройдут! — откликнулось не слишком дружное эхо.

— Позор фашистским агрессорам и всем их приспешникам, предателям, капитулянтам и трусам!..

Кристофер Жан Грант, опустив фотоаппарат (снято!), покосился на стоявшего рядом кюре. Отец Юрбен, заметив, равнодушно пожал крепкими плечами и продолжил перебирать четки.