Дело о пропавшем бизнесмене

Андрей Константинов

Дело о пропавшем бизнесмене

Ветер пошевелил листву. Прошуршал… Звук был почти не слышен. Такой звук бывает, когда проводишь рукой по затянутой в капрон ноге… ты почти сходишь с ума от этого звука. И глаза смотрят на тебя в упор. Дерзкие глаза самой красивой девочки из десятого «а».

Ветер прошуршал но опавшим листьям. Я выщелкнул за окно окурок. Красный огонек прочертил в рассветном сумраке кривую траекторию, брызнул снопом искр… Желтое пятно в начале проспекта стремительно приблизилось, приобрело форму «волги» с плафоном на крыше. Тускло блестело лобастое стекло, блестел хромированный радиатор… там, за стеклом, сидела самая красивая девочка из десятого «а». Позавчера ей исполнилось тридцать семь. Я мигнул дальним светом. «Волга» притормозила, заложила крутой поворот через разбитые трамвайные пути, остановилась в нескольких метрах от моей «копейки»… Самая красивая девочка поставила на асфальт ноги в дорогущих туфлях. Ноги, обтянутые шуршащим капроном… Двадцать лет назад ты поцеловал эти ноги. И дерзкие глаза смотрели так, что ты сходил с ума… Всего каких-то двадцать лет назад. «Нельзя, — сказала она, когда твои руки скользнули выше, коснулись кожи над резинкой чулка… — нельзя, Сережа… не надо».

Всего-то двадцать лет… семь с чем-то тысяч дней… полжизни.

…Тридцатисемилетняя женщина в дорогущем кожаном плаще стояла на пыльном асфальте, растерянно смотрела на меня. Желтая «волга» рыкнула движком, уехала. Я вылез из своей развалюхи.

— Здравствуй.

— Здравствуй.

— Я опоздала?

— Как всегда…

— Да… действительно… Пригласишь в машину? Зябко.

— А?.. Да. Конечно… да.

Ветер прошуршал по листве… зябко… бабье лето. Мы сели в машину. Я пустил движок.

— У тебя есть сигареты?

— Да, конечно… Не знал, что ты куришь…

— Я, собственно, почти не курю…

Щелчок зажигалки… ярко-алые губы, сжимающие сигарету… морщинка… Семь с чем-то, тысяч дней… «Ты во Внукове спьяну билета не купишь, чтоб хоть бы пролететь надо мной».

— Владик пропал, Сергей…

— Это я понял… Но чем я-то могу тебе помочь?

— Но ты же мент… то есть… ты же… Сергей, помоги мне.

— Я бывший мент, Вера… И почему ты считаешь, что произошло нечто худое? Может, просто загулял?

— Его нет больше суток… его убили.

— В милиции ты уже была?

— Да… да. Там никому ничего не нужно. Там… они там… они… там…

И она заплакала… Она заплакала. Уронила сигарету и заплакала, как плачут бабы во всем мире. Вмиг ничего не осталось от облика аристократичной петербурженки… самая красивая девочка с дерзкими глазами рыдала взахлеб, текла по лицу косметика, дымилась на резиновом коврике сигарета. Серое небо над Наличной улицей клубилось облаками с Балтики… и плакала женщина.

Вот так началась для меня эта история… Впрочем, нет, началась она по-другому.

Вчера, когда я закончил возиться с бумагами, потянулся, закурил и подумал: хватит на сегодня, — в кабинет вошел Шеф.

— Хорошо, что ты на месте, — сказал Шеф. — Дело есть.

С Обнорским я познакомился в Нижнем Тагиле, но эта совсем другая история…

— Дело есть, — сказал Шеф.

— На миллион? — спросил я. Работать сегодня мне уже совершенно не хотелось.

— На сто баксов, — ответил он. — Пока… а потом, может, и побольше настучит.

— О'кей. А в чем дело?

— У меня сейчас дамочка сидит, жена нового одного. Так вот этот новый пропал. Ментам, сам понимаешь, наплевать. Ей посоветовали обратиться к нам…

— Понятно, — вздохнул я. — Давно пропал?

— Сутки.

— Ну так, может, бухает где… мы-то при чем?

— При том, что есть возможность заработать сотню-другую долларов. Пойдем, познакомишься с тетей. Я ей отрекомендовал тебя в высшей степени.

— Ну, пойдем… познакомимся. За сто баксов можно и познакомиться.

Мы прошли по опустевшим к вечеру коридорам агентства и вошли в кабинет Шефа. У окна стояла женщина, Она стояла спиной к нам… я не видел ее почти семнадцать лет… но узнал сразу.

— Вот, Вера, — сказал Обнорский, — познакомьтесь…

Она обернулась, глаза встретились.

— …А ты чего встал в дверях? Проходи, Серега… вот, познакомьтесь: один из лучших наших сотрудников, в прошлом опер уголовного розыска Сергей Ложкин.

У меня заколотилось сердце… как тогда… Глаза Верины смотрели на меня изумленно и спрашивали: ты? Это ты? Кроваво горела рябина осенью семьдесят девятого… Это — ты?.. Да. А ты — это ты?

— А это, Сергей, Вера… У нее проблема, и ей нужно…

Обнорский посмотрел на Веру, осекся. Потом посмотрел на меня и снова на нее… И что-то понял. Иногда меня пугает эта его способность понимать то, о чем еще не сказано.

— Вы знакомы? — спросил Обнорский с интересом.

— Немного, — сказал я. У меня пересохло горло… как с похмелья.

— Здравствуй, Сережа, — сказала Вера.

— Ну вот и отлично, — бодро произнес Андрей. — Вы тогда сами обо всем и поговорите. Договорчик на проведение журналистского расследования оформим завтра, деньги — в бухгалтерию.

Вера кивнула. И я узнал этот наклон головы… впрочем, я и не забывал его никогда… Андрюха еще что-то говорил. Вера кивала. Я стоял истуканом. За окном опускались сумерки.

Вот так для меня началась эта история. Хотя… и это неправда. На самом деле она началась, когда…

…Двадцать лет назад, в семьдесят девятом, Владик Завьялов первым достал двойник «Пинк Флойд»… Это было круто! У Владика все и всегда появлялось у самого первого. Папа у Владика был какой-то шишкарь. Чтобы Владик не фарцевал, папа все ему сам добывал. Джинсы, билеты в «Октябрьский», японские «сейко», жевательную резинку…

— «Стена», — сказал Владик, — двойничок «Пинк Флойд». Папахен и мамахен сваливают на дачу… В восемнадцать ноль-ноль (Ах, «сейко» на руке!), папрашу без опозданий!

— Я, наверно, опоздаю, — сказала самая красивая девочка.

— А когда ты не опаздывала, Верунчик? — сказал Владик. — Ждать не будем.

А я сказал:

— Я за тобой, Вера, зайду.

— На фиг, — сказал Владик, — вы с Сашкой обеспечиваете бухалово. На Карпинке у лесочка есть «Тамянка».

На Карпинке у лесочка мы с Сашкой взяли портвейну. Из экономии. Чего за «Тамянку» два тридцать платить? Мы взяли портвейну и пошли к Владику. Посудины «ноль семь» оттягивали карманы. По дороге встретили Маринку, пошли вместе.

— Восемнадцать оборотов, Марина, — сказал Сашка, поглаживая себя по оттопыривающемуся карману.

— Опять вермуть какую-нибудь взяли?

— Обижаешь, Мариша, — солидно ответил Сашка, — три семерочки. Напиток интеллигентных людей.

— Ну ты стебок, Стариков, — сказала Маринка. — Я стебаюсь!

Алели рябины… как здорово алели рябины в сентябре семьдесят девятого года! Я сорвал одну гроздь.

— О… — сказал Сашка, — рябина — это хорошая закусь.