Набат-2

— Оснастите атомоход автопилотом и всей чухней для компьютерной проводки, остальное — наши проблемы.

Он назвал коды и частоты, Момот согласился:

— Через месяц оснастим.

— Какой месяц?! — сделала квадратные глаза Вика.

— Через неделю, — жестко назначил сроки Цыглеев.

Момот вздохнул и подтвердил: через неделю. Жалко было глупых детишек, и он попробовал переубедить Цыглеева:

— Вовчик, на кой тебе атомоход? Куда проще добраться до Урала и переждать встряску у казаков в спокойном месте.

— Да пошел он! — секла переговоры Вика. — Оно мне надо, ноги по камням бить? Да сосет он двадцать первый палец!

— Благодарю, Георгий Георгиевич, — перевел гнев сестры на человеческий язык Цыглеев. — Я предпочитаю добираться морем, в подводном состоянии.

— И куда же? — вкрадчиво поинтересовался Момот.

— Успокойтесь, не к вам. Прежде всего ваш проект ковчега отстал от жизни и не выдержит практических перегрузок.

— Выдержит, — уверил Момот, хотя и засомневался: при всей житейской непрактичности Цыглеев ушел дальше учителя.

— Ваши проблемы, — не спорил Цыглеев. Вика ушла пить кофе со сгущенкой, и говорить стало спокойнее. — Во-вторых, до Урала я уже не успею добраться. И здесь ваши счисления неверны.

— Готов спорить.

— Проиграете, — сухо ответил Цыглеев.

— Уверен? — еще больше засомневался Момот. Вполне возможно, он чего-то недоучел.

— Более чем.

— Докажешь?

— Охотно, — согласился Вова не торгуясь. — Будем джентльменами. Святослав Павлович доставил вам «Славную книгу», это стоящее руководство, я же нашел другое. Большие числа.

— Допустим, я поверил тебе, но какая разница?

— А, Георгий Георгиевич, — стал вкрадчивым голос Цыглеева, — умные головы не случайно оснастили Библию вертикальными рядами, делая, таким образом, приближенные исчисления точными. Это еще в работах Трифа помечено, жаль, он на компьютере не мог просчитать это, — откровенно насмехался Цыглеев.

— Ну, для нас это не велика погрешность, — храбрился Момот, хотя осознавал упущение, которое повлекло за собой другие.

И ученик Цыглеев не упустил случая добить Момота:

— Амплитуду колебания водной поверхности вы сняли приближенно. А новый ковчег строить поздновато.

— Какую гадость еще скажешь? — хмуро согласился с наставлениями Цыглеева Момот.

Ученик ушел много дальше.

— Никогда, Георгий Георгиевич! Я вас уважаю, почему и откровенен. Надеюсь, субмарину не отберете?

— Нет, — с трудом выговорил Момот, как ни трудно было расставаться с неожиданно выросшим в цене товаром. — Даю слово. Только скажи, как ты познакомился с ключами? Ты общался с Кронидом?

— Общался, — послышался смешок Цыглеева. — Посредством техники. Моя сестра с заданием справилась отлично. Посетила этого полоумного юношу и установила две микрокамеры. Каждый день шла изумительно познавательная программа «Очевидное — невероятное». Помните Капицу? Все тексты переписал.

— Но это же древнеславянский! — не скрыл изумления Момот.

— Можно подумать, вы знаете его, — знал наперед Цыглеев. — Запустили в машину, алголы сняли, в символы перевели, получили открытый текст на новом русском. Хотите копию? Могу сделать, я не жадный, факсом перегоню.

— Что ж ты Кронида не спас? Не понял разве, не от мира сего мальчишка?

— Что ж вы нас бросили? Разве не поняли, что мы от мира сего, дети ваши? — последовал встречный вопрос. Жестокий, но правильный. — Не будем ссориться. Последняя ставка, шарик бежит по рулетке, я всем желаю выиграть. Если упрекнете, стариков с довольствия снял, это не ко мне. Детей все плодили, пусть кормят. Старики нас с долгами оставили, о нас не думали.

— Вова, а где твои родители? — спросил Момот, явно желая выглядеть лучше, и налетел на крепкий удар.

— Интересный вопрос, Георгий Георгиевич, — оживился Цыглеев. — Мы с Викой детдомовские. Дед с бабкой по зову партии бросились в Чернобыль эвакуаторов спасать, врачами были. Долго не мучились на нищенское пособие, маме тогда едва шестнадцать исполнилось…

— Я Чернобыль не строил, — грустно сказал Момот.

— Все вы его строили на нашу голову, все вы суки. Только я не о том, вы о родителях моих спрашивали. Так они за Ельцина пошли к телецентру в девяносто третьем. Никто не отозвался, а нас в детдом забрали.

— Да пошли ты его в жопу! — появилась, поевши, Вика. — Еще спрашивать будет, козел несчастный!

— Дай договорить, — стал неуступчивым Цыглеев. — Ельцина помните, Георгий Георгиевич? Сейчас его основательно забыли, дерьмо мужик. А я очень его помню. В девяносто седьмом он моду взял по радио выступать. В тот раз говорил он о детской беспризорности. Нас, малолеток, собирали в красной комнате послушать, как отец родной о нас печется. А на следующий день, в лютый мороз, нас на улицу вытряхнули, сильные такие в вязаных шапочках. Отдали детдом под коммерческую структуру — публичный дом открыли. И знаете, как мы с Викой выжили? Это интересно…

Он не успел рассказать, а Момот спросить — подскочила Вика, вырвала микрофон у Цыглеева:

— Сама расскажу! Слушай, козел. Меня, десятилетнюю, на трех вокзалах пузатый один снял и на хату повез. А туг жена его! Козла пристрелила, а меня пожалела. Стали мы втроем поживать и добра наживать. Святочный рассказик, да? Да не так вышло: кормилицу нашу раскрутили и дали пятнашку по справедливости, нас с Вовкой тоже по справедливости опять в детдом. Только Вовчик уже грамотный стал. Расхерачил защиту американских ракет. Надо было и нашу заодно. Тогда его Гуртовой присмотрел, царство ему небесное, и министром сделал. И чтоб вы все там сдохли!

Она бросила микрофон и ушла. Цыглеев поднял его:

— Вы слушаете, Георгий Георгиевич?

— Все слышали, — промолвил Момот. — Будет вам лодка с экипажем, давайте к нам.

— Какие мы добрые стали! И экипаж сразу нашелся! А вы не думали, что по России таких историй через одну? Поэтому не совеститесь. Мы уж как-нибудь сами.

— Жди, — сухо ответил Момот и прервал связь.

Из тех, к кому относился укор полностью, в рубке находился Судских. Был важным чином в те времена и мог многое сделать. Мог же отстоять беженцев? Отстоял, не убоявшись. Сейчас, с высоты прожитых лет, стало понятным, как поступать. Даже не от возмущения вопить, а за автомат браться, силой отстранять от власти кучку мерзавцев. Да, может быть, только что это дало бы? Ничего ровным счетом. Подмога не подошла. Загубили молодежь на корню, чего же теперь спрашивать с них…

Из прежней жизни вспомнился один эпизод: мокрая и снежная осень девяносто седьмого, матч «Спартака» со швейцарцами. Те проиграли, но придрались к размерам ворот, заставили платить контрибуцию, отлучали «Спартак» от участия в турнире, но переигровка состоялась. Показали им козу по российской слякоти…

Эх, с каким упоением болела за «Спартак» вся Россия! Это был прорыв в забытое измерение к величию России. Вот где надо было сплотить русичей, надавать козлам по рогам… А милиция после матча изрядно помолотила дубинками по разгоряченным головам. У одних — праздник, у других — приказ: не допустить массового ликования. Выпустили пар в свисток, паровоз остановился. А потом и вспоминать не хочется. До того мерзко от лжи и бессилия!

— Брось, Игорь, — понял его состояние Луцевич.

Ему успокаивать проще, к верхушке не относился, клятву Гиппократа отрабатывал честно, а стали давить за исключительность, взял и уехал. И Момот уехал по соображениям безопасности, ему рот зажали в пору Чернобыля. Один он — был, знал, мог. А послушно выпытывал у непослушных скабрезности, вынюхивал непотребство одних по заданию других да хилого монашка ловил. Спас, как же… Только монашек жить по лжи не захотел, на асфальт бросился. Мило он прожил жизнь, мило.

— Черт бы побрал! — по-своему сокрушался Момот. — Когда молод — крыльев нет, стар — лететь некуда. Что это за блядская теория у нашей жизни?

— Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься, — вставил свое слово и Бехтеренко. — Я считаю, следует на дрейф переходить. Опасно дальше.