Набат-2

— Да что же я такого сделал и не сделал? — сжал кулаки Судских и форменным образом подступился к архангелу.

— Посмотрите на него! — подбоченился архангел Михаил. — Был несмел в овчарне и слаб на псарне! А сейчас передо мною несправедливо обиженного изображаешь. Покопайся в себе, ты ведь ни одного доброго дела до конца не довел. Нет тебя, — холодно сказал архангел Михаил. — Но какой ты есть, я знаю. Видишь меня? Перед тобой архангел Михаил, да? А будь здесь мусульманин, перед ним стоял бы Мохаммед, доверенный Аллаха, перед иудеем — Моисей. Кто в кого верует, тот своего пророка и увидит. Ты — атеист, никого не должен видеть, а встретил меня. Это и есть твое естество. От христиан откололся, а живешь их мерками. Ты раздвоен. И как ты собирался поводырем стать?

— Я не собирался, — отрицал Судских.

— Смотрите на него! — закрутил головой архангел. — Вызнавал, что хотел, клялся не допустить повторения, от мерзавцев нос воротил, бывая в нижних ярусах, а вернулся, опять знался с мерзавцами. А может, ты имя Бога единого не повторял?

— Кто мерзавцы? — опять сжал кулаки Судских. — Гречаный? Луцевич? Бехтеренко?

— Не хитри! — топнул ногой архангел так, что звякнули бляшки его панциря. — Два последних тобою названных малы в помыслах, но велики делами, а первому в нижнем ярусе быть! — снова топнул ногой Михаил. — Замахнулся — бей!

— Тогда надо бить своих! — не сдержался Судских.

— А кто не дает? — сощурил глаза архангел. — Такому народ вверяется, по старым понятиям это помазанник божий, понимаешь? А народ весь божий, и губить его Всевышний не прощает. Первое законоуложение помазанника — беречь и преумножать народ, а не царя из себя корчить! Вот поэтому твой Гречаный никогда не заслужит прощения. И вообще у вас там на Земле последнее время одна мелкота в правители выбирается. Хилые, лживые, коварные!

— Уже не выбирается, — понуро отвечал Судских.

— А, познали, да? До тупика дошли? Каков поп, таков и приход. Хватит тебя наставлять. Давай жди. Нечего мне с лукавыми лясы точить. Будет тебе суд Божий!

Архангел Михаил развернулся и пошел вверх. Только теперь Судских огляделся, не понимая, где он находится. Под ногами струился лиловый дым, голубеющий выше, и где-то в самом верху оранжево проглядывал свет. Судских попытался подняться следом за Михаилом, и ничего не получилось. Ноги попадали в вату и возвращались в прежнее положение.

— Тишка! — позвал он своего ангела.

— Княже! — откликнулся тот. Судских поискал его глазами и не нашел. Непонятно даже, откуда исходил голос.

— Где ты?

— Здесь я. Только ты меня не видишь и никогда больше не увидишь. Ты в гелах, в преисподней по-вашему. Это еще хуже, чем нижние ярусы, отсюда выхода нет.

— За что же меня так! — завыл от жути Судских. — За что? За что? За что? — вертелся он на одном месте.

— За непослушание, княже, — горевал вместе с ним Тишка. — Ты сейчас вроде самоубийцы.

— Кто заступится за меня? Кто? Не виноват я! Не виновен!

— Не знаю, княже, кто заступится. Ты был не простым смертным, за это большой спрос.

— А ты — ангел мой? Ты ведь всегда неотступно за мной следовал. В чем грех мой? Заступись! Не хочу я оставаться в самоубийцах, не заслужил я! Заступись!

— Боюсь, княже. Гнева божьего боюсь. Слаб я.

— А говоришь, смелым князем был. Я хоть детей спас.

Судских долго не слышал ответа.

— Не спас ты их, Игорь свет Петрович. Все погибли. Творец начинает с чистого листа. Остаются только внесенные в «Книгу Жизни». А с этими детьми ты оставался.

— Совсем, совсем никого нет? — растерялся Судских.

— С Кронидом остались. Он веление Всевышнего выполнил.

Судских почувствовал, как расползается его оболочка и его неудержимо тянет в лиловую жижу.

— Держись, княже! Только не падай, стой! Иначе нет тебя. Держись, еще не все потеряно!

Превозмогая дикую тяжесть, Судских воздел руки над головой и закричал:

— Не виновен! Не виновен!

Не пришло ответа. Он заставил себя двигаться, как делают это, чтобы согреться на холоде. Лилово-фиолетовый туман обволакивал его, и только голубизна выше оставляла надежду, за которой виднелся оранжевый свет.

Тысячу лет, десять или долю секунды длилось его безостановочное движение, он не знал, только смертельная усталость сжимала подобно панцирю стужи. Он пробовал бежать вперед — безрезультатно, вправо, влево, вверх, вниз — все те же цвета, ничего не менялось, он колотился на месте, и нелепость существования добивала. Но остановиться — значит пропасть совсем, и Судских двигал и двигал ногами.

Лишь однажды в сутолоке мыслей промелькнула одна: любая неестественная смерть глупа и нелепа, но он давно уже за гранью жизни, и все же хотелось жить, и он двигался без остановки, как та упорная лягушка, сбивающая лапками молоко в масло. Тогда внизу появится твердь и надежда на спасение.

В какой-то момент нижние цвета поблекли, а голубизна усилилась. Чисто машинально он сделал шаг наверх и ощутил подобие ступени. Шаг, другой — и он среди голубизны. Дышать стало легче. Движение в пустоте прекратилось.

— Тишка! — с надеждой в голосе позвал Судских.

— Нет его, — раздался голос, и Судских узнал, кому он принадлежит. — Ты остался вместо ангела.

Судских поднял голову и ждал, ничего не спрашивая.

— Ты понял?

— Прости. Не понял.

— Быть тебе ангелом-искусителем, — раздался голос, и Судских принял этот приказ, лишь бы не оставаться здесь.

— Есть! Согласен!

— Тебя не спрашивают, — оборвал его голос. — Ты живешь вне времени и пространства, ты — судный ангел и жить будешь теперь моими помыслами — был ответ, и следом он провалился опять в лилово-фиолетовую жижу, она облапила его, спеленала и выбросила на кафельный пол, заляпанный слякотью следов с улицы. Из-под двери тянуло холодом.

Он приподнялся, потер ушибленную коленку и осмотрел свой белый халат — не измазался ли он, когда поскользнулся? Нет, обошлось. И поспешил за стойку. Звякнул колокольчик над дверью, в аптеку входил покупатель, и ему не стоит видеть оплошность ручниста. Уборщица не вышла на работу, и ему приходилось самому подтирать пол. И заведующей нет, и кассирши нет. Что говорить: мы в Советском Союзе.

— Здравствуйте, — надменно приветствовала его осанистая брюнетка. — Лекарство моего мужа готово?

— Доброго здоровьица! Разумеется, готово, — откликнулся он, лихорадочно вспоминая, какое именно лекарство требует дама. Рука сама потянулась к стеклянному цилиндру, крутнула его и остановила в понятном ей месте. Достала пузырек с длинным галуном рецепта. — Вот ваше лекарство. Пожалуйста, двадцать четыре копейки в кассу, — сообщил он и побежал в кабинку кассира.

— Так дорого? — возмутилась дама.

— Каломель, гражданочка, — учтиво ответил ручнист, — а без него препарат неэффективен. Препарат сделан в точности по назначению врача.

— Этот безмозглый профессор Саворский! Я говорила мужу, Блюменталь лечит дешевле и с большей пользой, Андре не согласился. Стоит человеку почувствовать легкое недомогание, медицина готова нажиться на этом, — ворчала она, добывая из кошелька копейки.

Ручнист дожидался ее, протягивая из окошечка кассы пузырек, от которого исходило лилово-фиолетовое свечение, и он волновался, что надменная дама заметит свечение и устроит скандал.

— А почему никого нет сегодня? — обвела она брезгливым взглядом помещение.

— Болеют-с все, — учтиво ответил он. — Грипп-с…

— Безобразие какое-то! Я буду жаловаться в аптекоуправление!

Ручнист только заискивающе улыбнулся, из кассы поспешил открыть перед надменной дамой дверь и, как был в халате, вышел за нею и пристроился сзади.

Она шла, отдуваясь, не замечая ручниста за спиной, а он, вжившись в образ, взял и прыгнул ей на плечи, уселся удобнее.

— Проклятый совок. Скорей бы прочь отсюда! — бормотала она, а ручнист мало того что дал ей везти себя, еще и храбро разговорился:

— То ли еще будет! Еще в Горький, где ясные зорьки, поедешь, походишь за продуктами сама!