Смоленский поход (СИ)

— Вот как, из-за чего же?

— Я не могу быть уверена, но возможно из-за меня.

— Рассказывай.

— Я как обычно занималась делами, ваше величество, приводя в порядок ваше платье. Постирав белье, я развесила его, чтобы просушить, и в этот момент один из слуг что-то сказал, а остальные начали громко смеяться.

— Что он сказал?

— Не знаю, ведь я не понимаю этот язык.

— Хорошо, продолжай.

— Ну, так вот, я не обратила внимания на эти слова. Маркитанткам ведь часто кричат разные глупости, но один из ваших телохранителей подошел и ударил говорившего, а когда тот стал протестовать, к нему на помощь подошел другой.

— Что было дальше?

— Не знаю, я очень испугалась и спряталась в шатре.

— Это все?

— Да, ваше величество. Вы не сердитесь?

— Нет, дитя мое, ты можешь идти.

Лиза не стала просить себя дважды и, сделав книксен, убежала.

Ситуация немного прояснилась, оставалось лишь выяснить детали. Но поскольку Мишка с Федором молчали, я велел пока подавать обед. Ели мы в полном молчании, я раздумывал как поступить, а Михальский с фон Гершовым просто помалкивали. Пришедший вскоре Шемякин, ничего нового не сообщил, дескать, молодой Романов ни за что, ни про что напал, на бедолагу Косого.

— Федьку позовите, — буркнул я, и тут же добавил, — только одного.

Когда Панин появился, я резко встал с кресла и бросил ему через плечо.

— Иди за мной.

Когда мы зашли в шатер, я развернулся и без прелюдий спросил:

— Что сказал Косой про девушку?

— Про которую? — Попытался прикинуться дурнем Федор, но наткнувшись, на мой взгляд, сник и тихо проговорил, — шлюхой он ее назвал, а Мишка не стерпел.

— Понятно, а что сразу сказать нельзя было? Ладно-ладно, понимаю. Хорошо хоть не убили никого. Ступай, да покличь Романова.

Если бы в моем шатре было молоко, то он непременно скисло бы от насупленного вида моего рынды. Невольно улыбнувшись, я кивком показал Мише на лавку и присел рядом.

— Как тебе служится, друг ситный? — неожиданно вырвалось у меня.

Миша удивленно поднял глаза и, наткнувшись на мой ободряющий взгляд, несмело улыбнулся в ответ.

— Хорошо служится, Ваня… Ой, а ничего что я тебя так называю?

— Ничего страшного Миша, мы ведь друзья? Если рядом никого нет, то так и зови. При чужих не надо, а то позавидуют, а наедине зови, мне даже нравится. По матушке скучаешь?

— Скучаю.

— Я тоже по своей скучаю. Давно ее не видел, и увижу ли когда — бог весть. А помнишь, ты у меня в остроге гостил, когда с матушкой разминулся?

— Помню, там еще….

— Что замолчал, Настю вспомнил?

— Да, и Ксению…. А где она теперь?

— В монастыре, Миша.

— Отчего так?

— Не знаю, она сама так захотела, я ее не неволил.

— Грехи замаливает?

— Может и так. Все мы грешны, только одни знают это и каются, а другие нет.

— А какой грех? — осторожно спросил Романов.

— Не тот, что ты думаешь, Миша.

— Ничего я не думаю…

— Еще как думаешь! И на Косого ты от злости накинулся, потому что подумал, что он правду сказал, так ведь?

— Так. Он сказал… а потом… а кто она?

— Сирота, Миша. Родителей у нее лихие люди убили, а маркитантки пожалели ее и к себе взяли. Только жизнь у них трудная и тяжелая. Обидеть всякий может, а заступиться некому.

— Бедная…

— Уже — нет. Она теперь мне служит, а потому, кто ее обидел, тот со мной дело иметь будет. Косого я сам накажу, а ты впредь в драку не лезь попусту, понял ли?

— Понял.

— Ну, ступай.

Романов с готовностью встал, потом было развернулся, но так ничего и, не сказав, вышел вон. Глядя в спину нескладному парню, я пытался понять, кинется он матушке в ноги по приезду в Москву, прося разрешения жениться или нет.

— Вы позволите мне войти? — Прервала мои размышления Лизхен.

— Да, конечно, входи, девочка. Ты что-то хотела?

— Нет, я пришла узнать, не будет ли у вашего величества распоряжений.

— Пожалуй, будет одно, но не сейчас.

— А когда?

— Когда мы окажемся в каком-нибудь мало-мальски крупном городе.

— И что будет угодно вашему величеству?

— Мое величество повелит сшить тебе красивое платье. Ты ведь служишь у русского царя и Мекленбургского герцога, не так ли? Не годится тебе ходить замарашкой.

— О, вы так добры! Однако, если это вам угодно, то нет необходимости ждать так долго. Маркитантка Грета прекрасно шьет и стоит вам только приказать…. Вот только где взять ткани?

— Не волнуйся милая, мы что-нибудь придумаем. Скажи Грете, чтобы она подошла завтра.

— Как прикажете, ваше величество. А будет ли позволено мне спросить?

— Отчего — нет, спрашивай.

— О чем вы говорили с этим молодым дворянином, который заступился за меня?

— Я вижу, ты поняла, что случилось?

— Ну, я ведь не дура, ваше величество, пусть я не понимаю языка, догадаться совсем не трудно.

— Я поблагодарил его за службу, но сказал ему, что раз ты служишь мне, то я сам о тебе позабочусь. Все ступай.

Выйдя из шатра я снова наткнулся на своего постельничего, ожидающего моего выхода с самым преданным видом.

— Хорошо, что ты тут, Матвей…

— Иванов я сын, государь.

— Так вот, Матвей Иванович, вели Семку кликнуть.

Постельничий поклонился и тут же исполнил приказание. Когда слуга появился, я внимательно посмотрел на него и пришел к выводу что Косой это не фамилия. Один глаз его и впрямь косил, губу украшал кровоподтек, а лицо выражало полнейшее почтение.

— Какого ты рода, Сема?

— Так, дворцовые слуги мы, государь, и отец и дед мой исстари царям, да великим князьям служили.

— Эва как! Ну, что же, служишь ты исправно, думаю, надо тебя пожаловать. Чего ты тут объедки подбираешь? Пожалуй, я тебя в стрельцы произведу, да сразу в начальные люди. А ты сегодня же ночью их в бой поведешь, а то застоялись мы тут под Белой. Возьмешь крепость, и выше пожалую, а погибнешь с честью, так с честью и похороним!

Подбоченившийся при первых словах слуга, тут же сник и, кинувшись в ноги, заревел белугой:

— Не губи, государь! Мы завсегда верой и правдой во дворце служили…

— А если твои предки во дворце служили, то чего они тебя язык за зубами держать не научили? Запомни, пес, никому на тех людей, что со мною рядом, не позволено поносные слова говорить!

— Прости, государь, бес попутал! Не говорил я ничего поносного про ту немку! Бес попутал!

Шемякин, с интересом слушавший нас, кажется, сообразил, в чем дело и неожиданно схватив кающегося слугу за шиворот, вынул засапожник и, глядя на меня, спросил:

— А может, ему язык укоротить?

— Сам смотри, — отозвался я, — ты постельничий. На тебе порядок, с тебя и спрос! Ладно, не казни пока, но при следующей вине, вспомни и об этой.

Заполненный нежданными хлопотами день подходил к концу. В быстро наступающих сумерках казаки Михальского готовились к ночному поиску. В помощь им были приданы пушки и две роты стрельцов. Полк Гротте я пока не трогал, все же они хоть и мои люди, а жалования пока не видали. Не стоит давать наемникам повод для беспокойства.

— Надеюсь, вы не собираетесь идти в первых рядах, мой кайзер? — Спросил фон Гершов, подозрительно глядя на то, как я снаряжался к бою.

— Нет, дружище, но я не люблю сюрпризов, а потому хочу быть к ним готовым, — отвечал я, надевая шлем.

Трехчетвертной вороненый доспех, кавалерийская шпага на поясе. Верные допельфастеры в ольстрах, и пара одноствольных пистолетов поменьше за поясом. С таким арсеналом я не боялся встретиться лицом к лицу с полудюжиной противников. Ну, а что? Стволов-то, как раз шесть! Кароль и Никита снаряжены примерно так же, разве что пистолетов поменьше. Михальский уже ускакал со своими башибузуками вперед, оставив со мною Панина. Миша тоже крутится где-то неподалеку в богатом панцире и украшенной чеканкой иерихонке. Зная о его «ловкости», я велел ему держаться сзади, дабы ничего не испортить.

Передовые наши отряды уже под стенами и осаждающие не могут их не видеть, но огня по ним никто не открывает. Терпение — одна из главных добродетелей солдата, и я терпеливо жду известий от своих людей. Наконец прибегает нарочный от Корнилия с известием, что наши люди уже внутри. Как оказалось, поврежденные ворота были завалены всяким хламом и солдаты Дугласа пустили казаков в ту же калитку, в которую ходили на вылазку. Вторые ворота, охраняют сами поляки, так что там пока не пройти. Когда наконец казаков становится достаточно много внутри крепости, они внезапно атакуют жолнежей у вторых ворот. Те не ожидают нападения изнутри и вскоре ворота широко распахиваются, пропуская внутрь осаждавших. В крепости поднимается шум, но вскоре все кончено. Убедившись, что сопротивление бесполезно, поляки и литвины бросают оружие. К тому же, как оказалось, многие из них были пьяны и проснулись уже пленными. Уже светало, когда их, связанных и безоружных, стали выводить под конвоем шотландцев и казаков и передавать стрельцам. Следом из крепости вышли и тут же построились для присяги наемники. Вышедший к ним Барни Дуглас развернул контракт и стал громко зачитывать его своим людям, ловящим каждое его слово. Все приняты на русскую службу прежними чинами с сохранением жалования. Отдельно оговорено, что расчет будет произведен сразу же по прибытию в Смоленск. Наемники дружно кивают и под пение капеллана присягают новому работодателю. Почти все, переходят на другую сторону не в первый раз, так что процедура знакомая и, даже, рутинная.