Сто лет безналом

— Не думал, что еще придется свидеться, — прошептал над телом старик, приглядевшись внимательнее.

— Че бубнишь, Старый? — переспросил Хряк.

— Я базарю, шо уже видел эти ордена, — повысил голос старик. — А вот эти кумпола, — он ткнул кривым пальцем в спину Зубова, — я колол. Примлаг… под Владиком в… — он задумался, — в середине пятидесятых.

— Ты чего, Старый, крышу совсем снесло? — возмутился смотрящий.

Но старик продолжал, не слыша его слов:

— Сам знаешь, я колыцик [31] на зоне не последний. Свою регалку с чужой не попутаю, отвечаю. А вот это, — Старый закатал рукав, демонстрируя Хряку портак на предплечье в виде крылатого посоха, увитого парой змей, — его клеймо. Кадуцей. Такое у него погоняло [32] было — Кадуцей. Тогда в пятьдесят третьем… Ты, Хряк, вечного вора убил.

— Итак, — решил подвести итог Егоров, — что мы имеем? Первое, — он загнул палец, — Прохор Дубов, бывший камердинер известного ученого Генриха Шлимана, уже тогда был вором — рецидивистом, медвежатником [33] экстра класса. Гастролер международного масштаба. Второе. В городскую жандармерию обращается некто Лопухин, коллекционер различных древностей. Он утверждает, что его пытается ограбить «некий проходимец» Дубов, после того, как он, Лопухин, отказался продать ему раритет под названием Глаза Гермеса. Глаза Гермеса — четыре крупных изумруда по легенде заменявшие глаза двум гадам с кадуцея бога Гермеса. Лопухин божился, что Дубов пойдет ради изумрудов на грабеж. Царские оперы сработали профессионально — Дубова взяли с поличным у открытого сейфа и отправили по этапу. Кстати, что такое кадуцей? — попутно поинтересовался Егоров.

— Понятия не имею, — ответил Миша, — но могу покопаться в библиотеке. У нас в архиве чудесная библиотека!

Он убежал, но через полчаса вернулся.

— Слушайте, — спустя некоторое время похвалился Миша. — Кадуцей — магический жезл древнегреческого бога Гермеса. Для вас это должно быть интересно: Гермес — покровитель воровства. Первую кражу совершил в младенческом возрасте. Его сын Автолик считался королем воров. Вот, гляньте: я даже книжку с собой притащил! Вот как должно быть выглядела эта штуковина.

Егоров взглянул: кадуцей оказался заурядной кривой палкой, увитой змеями.

— Слушай, Миша, — спросил парня Егоров, — а откуда в деле взялись отпечатки пальцев? Насколько я помню, в те годы не то, что дактилоскопией, а даже бертильёнажем [34] редко пользовались. Это все появилось несколько позже.

— Отпечатки пальцев? — переспросил Миша. — Так они и были сняты несколько позже, в тысяча девятьсот десятом. Тогда Дубов поймался еще раз — его случайно опознал кто-то из прислуги Лопухина. Это где-то здесь, — он порылся в деле в поисках нужной бумажки. — Вот, это здесь. При себе Дубов имел документы на имя Павла Рябова…

— Как ты сказал? Павел Рябов?

— Да, — подтвердил Миша.

— Так и по Сибирскому делу он проходил как Павел Рябов! — обрадовался оперативник. — Значит, все-таки мы на верном пути!

— Да ты не кипишуй [35] так, — Старый покровительственно хлопнул Хряка по плечу, — он вечный. Бессмертный то ись, — пояснил дед, по-старчески пошамкав губами. — В тот раз его тоже мочили.

Хряк удивленно смотрел на деда широко раскрытыми глазами. Он считал, что крыша у Старого съехала окончательно и бесповоротно.

— А-а-а! — вдруг заверещал тонким, давшим петуха голосом, Промокашка.

— Ты опять? — раздраженно бросил Хряк, но умолк не договорив.

Промокашка испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа. Хряк кинулся к Зубову — края раны стремительно затягивались. Буквально на глазах смотрящего она превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез совсем.

— А ты думал — дед фуфло [36] толкает? — раздался над ухом Хряка каркающий голос старика. — Старый за базар отвечал всегда!

Мертвец вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, неожиданно поднялся. Промокашка ойкнул, наткнувшись на шершавую стену камеры, и, скуля, словно побитая собака, сполз по ноздреватому бетону на пол. Зубов огляделся, его взгляд задержался на улыбающейся физиономии деда.

— А ты, Котёл, постарел, — негромко сказал Петр.

— Помнишь? — шамкая беззубым ртом, удивленно отозвался дед. — Только погоняло у меня теперь другое — Старый.

Зубов утвердительно кивнул и развернулся лицом к Хряку. Смотрящий, в отличие от Промокашки и Старого, остался невозмутим. Паниковать он не имел права. Авторитет вора — превыше всего. Он ни какой-нить чушок, [37] не шестерка, он — вор! Однако Хряк опускал глаза, стоило его взгляду мельком остановиться на залитой кровью физиономии вечного вора. Выбитый глаз чудесным образом был опять цел и невредим. Хряку казалось, что восставший из ада видит его насквозь, чувствует запах его страха, как бы глубоко он не был спрятан. Посох молчал, а Хряк не решался заговорить первым. В сгустившейся тишине раздавалось лишь негромкое бормотание Промокашки, не перестававшего осенять себя крестным знамением. Чтобы не смотреть в глаза ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Посоха. На груди Зубова был изображен раскинувший крылья жезл, увитый парой змей. Над змеиными головами большая корона. Основание посоха было вбито в маковку оскаленного черепа, держащего в зубах кинжал. Немногие авторитетные воры могли позволить себе нанести подобный знак. [38] Но даже помимо кадуцея, тело Посоха изобиловало знаками высшей воровской иерархии. О многих знаках Хряк лишь слышал от старых воров. Все, начиная от подключичных звезд и заканчивая перстнями на пальцах, говорило о том, что масть их обладателя несоизмеримо выше его, Хряка, статуса.

— Молодец, Хряк! — наконец ухмыльнувшись, произнес Зубов. — Я вижу, ты не обделался!

Хряк судорожно сглотнул, он точно также начинал разговор с Посохом. Только теперь они поменялись ролями. И если Посох его сейчас завалит, то фокус с воскрешением повторить не удастся.

— Хорошо ордена рассмотрел? — спросил Кадуцей. — Еще предъявы есть?

— Так чего ж ты мне сразу свои регалки не засветил? — оправдываясь, вымолвил смотрящий. — Видел бы я ксивы сразу, и базар бы другим был!

— А ты бы в вечного вора, — вдруг влез в разговор Старый, — без всего этого уверовал?

— Нет, — угрюмо мотнул обритой головой Хряк.

— Ладно, — улыбнулся вдруг Зубов, — считай, что Пряника я тебе простил.

— Ну, я же… — продолжал оправдываться Хряк.

— Всё ништяк, Хряк, — успокоил вора Петр. — Да, кстати: ни Гурген, ни Слон меня не короновали. Это я когда-то их в законники продвинул… А вот за их смерть придется кому-то ответить. И еще, распорядись-ка, чтобы кто-нить передал вон тому фраерку, — он кивнул в сторону Промокашки, — что помимо моего клифта фартового, он становиться обладателем коцаной шлемки. [39] И его место теперь под нарами возле параши!

Кулустай встретил майора Егорова умеренным морозцем и легким снежком. После раскисшей от дождей промозглой Москвы, скрип свежего снега под ногами был подобен чудодейственному бальзаму. Вязкая медлительность местного населения после суетной беготни москвичей действовала на Сергея умиротворяюще.