Дикое поле

Князь Михаил уже освоился в Сарае настолько, что «хорошая» корчма для него стояла буквально на каждом углу. Его даже в мусульманских заведениях знали — наливали и там безвозбранно, чем вызывали злобное негодование ортодоксов. Что и говорить — этот удивительно безалаберный князь умел наживать врагов на пустом месте. И все же, Ратников искренне считал его совсем неплохим человеком… особенно, по сравнению со всеми прочими князьями — алчными и сребролюбивыми «гусударственными деятелями». Вот именно так — «гусударственными» — от слова «гуси лапчатые». Ой, те еще были гуси! Взять хоть того же «гусара» Ваську Углицкого или «пучеглазую гниду» — ростовского Василько.

— Ась? — сдвинув набекрень богатую, отороченную собольим мехом шапку, князь Михаил приложил руку к уху. — Ты чего сейчас сказал-то?

— Говорю, что-то давненько углицких с ростовскими не видал.

— Тьфу-ты, тьфу! — заплевался князь. — Век бы их, сук, не видеть. Да пойдем в корчму-то, пойдем… с лошади-то слезай, приехали, вон коновязь-то! Кстати, как боярыня твоя поживает, Ак-ханум-краса?

— А, скучает, — Ратников совершенно искренне вздохнул и пожаловался: — Вчера вечером арьки бурдюк в одно лицо опростала и не поморщилась.

— Иди ты?! — не поверил Михаил Черниговский. — Неужто, целый бурдюк?

— Целый, целый…

— Да-а-а… Горазды девки мунгальские пить — ни один мужик не угонится.

— Говорят, Угедэй, хан их прежний, как раз от пьянства помер.

— Хороший, видать, был человек. Не как эти гниды… Ладно, пес с ними, выпьем… Эй, корчмарь! Корчмарь! Теребень! Вина тащи живо!

Все же завалились в корчму, уселись, опрокинули сразу по кружке, зажевали капусточкой. Князь снова потрепал собутыльника по плечу:

— Эх, Миха! Как жизнь-то?

— Да по-всякому. Ты-то как? Все дела свои сладил?

— Сладил бы — так тут не сидел, давно б на свободный стол подался, — князь мечтательно закатил очи. — Йэхх!!!

— А есть — свободный-то? — подколол Ратников. — Чтой-то плоховато верится.

— А как царь ножкой топнет — так стол свободный и будет. Хошь — тверской, хошь — владимирский…

— Уж так-так и владимирский?

— А что? Бритоголового Ярослашку подвинуть да сынков его убрать…

— Мечты, мечты… Суздальцы сидят крепко!

— Батыге-царю задницу лижут — вот и сидят. Я б тоже так мог — запросто. Йэх… не повезло просто — подсуетиться вовремя не сумел. Ничо! Еще поглядим, чья возьмет, посмотрим.

Снова выпили… Ратников уже старался пропускать… не то чтоб боялся не угнаться за князем, а просто не время сейчас было гнаться-то. Ак-ханум еще нужно сопровождать.

А собутыльник, между тем, хмелел быстро… видать на старые дрожжи… тут у всех здешних монголов с утра — на старые дрожжи, каждый ведь день пьянствуют.

— Йэх, Миха, дружище… — напившись, князь принялся жаловаться на жизнь. — Скажу тебе по секрету — цари да царицы мунгальские — суки еще те! Хуже, чем суздальцы или галичане. Хотя нет — те во сто крат хуже!

Да-а, что и говорить — старая песня: «сволочи тут все», настоящий российский гимн, музыка и слова — народные в тяжелой алкогольной аранжировке.

— Эй, дядя Миша! Ты спишь, что ль? Слуги-то твои где?

— Слуги? Чьи слуги? А… мои… Там. Во дворе должны быть. Ща домой поеду… на постоялый двор. Спать! Там такие красны девки… у-у-у… О! А Анфиску-то боярыня твоя продать обещалась, ага!

— Неужель обещала-таки?

— Угу, угу… третьего дня еще. Ну, помнишь, я заезжал?

— Не, — подумав, честно признался Ратников. — Не помню.

— Да наливку еще земляничную пили!

— Наливку? Наливку — помню. Тебя, дядя Миша, извини — нет.

— Да как же! Я ведь ее и привозил, наливку-то. Еще Анфиску ущипнул… ай. Хороша девка, хороша… я ведь ее тогда к тебе в опочивальню затащил… случайно… Ты там что-то в сундуке прятал…

— Не прятал, а перекладывал. Чтоб моль не завелась.

— О! Вспомнил-таки наконец. Ну, давай еще по одной, да поеду.

Выпив «на посошок», приятели расстались. Князь Михаил, взгромоздившись в седло с помощью слуг, с неожиданной прытью поскакал прочь, вдогонку за ним поспешно бросилась свита.

Ратников покачал головой — ишь ты, глазастый князь-то! Сундук углядел… Да ничего там такого и нет, в сундуке-то. Шмотки одни да… да рисунок Темин и его записка на воске. Та самая, что йисут передал… Или — не там рисунок? Да нет… там…

Все же посмотреть неплохо бы.

Однако заглянуть в сундук Мише удалось лишь на следующий день, уже после возвращения «из Орды», сиречь — с кочевья. Обычно зимою хан, мурзы и нойоны жили в городе, лишь время от времени выкатывались в снежную степь, ставили юрты, охотились, отдыхали. В этом Ратников как-то не очень понимал степняков — какая, казалось бы, разница, где арьку пьянствовать — в юрте или в городском доме?

Ак-ханум, кстати, вполне серьезно утверждала, что в юрте — «любовь слаще». Ну, это кому как… Михаил вдруг усмехнулся, вспомнив одну свою знакомую… Так, шапочное было знакомство, в Петербурге еще, и женщина такая… не то чтобы классический «синий чулок», но где-то рядом. Всю жизнь проучилась — институт, потом аспирантура… научный сотрудник… Со всей ответственностью валяла статьи о высокой нравственности «простого народа в прошлом», причем в качестве примера почему-то приводила исключительно сельских жителей, в укладе жизни которых разбиралась примерно как чистый гуманитарий в составе атмосферы Венеры. Ахала больше, на эмоции била — «это были чистые высоконравственные люди»… Типа наши предки ничего о сексе не знали. Ага, как же! Ратников когда-то, в детстве еще, пожил лето у двоюродной тетки в типичной деревенской избе, где на всех одна большая комната — горница, в крайнем случае, шкафами перегорожена или там занавесочками… пусть даже перегородками тоненькими, опять же — не до самого потолка и не до пола. Все для того, чтоб теплый воздух от печки распределялся по избе равномерно, чтоб всем тепло было, чтоб не замерз никто. В таких условиях сохранить сексуальные отношения в тайне — задача нереальная, да никто такой цели и не ставил, не заморачивались, понасущней проблемы были, чай, не в городе, где кран повернул — и вот она, водичка, горячая и холодная, в деревне-то воды натаскаешься, да еще и дрова… А потому дети деревенские прекрасно все слышали и видели — как мамка с папкой на кровати тешатся, сексуально грамотными росли, в отличие от своих городских сверстников, в ханжеском советском невежестве воспитуемых.

Вспомнив про секс, Ратников улыбнулся… Эх, Маша, Маша, когда же… Ак-ханум, конечно, вдовушка сладкая, но… с Машей не сравнится, это уж точно… Хотя, конечно, и против степной красавицы Михаил ничего не имел… да и какой же мужик имел бы?

Осторожно уложив заснувшую по пути в санях госпожу на ложе, молодой человек закрылся в своей каморке и открыл сундук…

Ага. Вот он, рисунок. А вот — восковая дощечка… Черт! А почему буквы смазаны? Ведь были всегда четкими, старательно, по-детски, выдавленными, а ныне что? Словно бы корова языком лизнула… или… или кто прижался к печке…

Черт его знает. Но буквы-то смазаны — видно. Или — такими и были, да просто запамятовал Миша, паранойей стал вдруг страдать? Нет. Посещения прошлого все ж таки приучили Ратникова быть очень внимательным к любым мелочам. Вот и насчет дощечки он точно помнил. А раз так… значит — брал кто-то досочку, а может, и рисунок. Вытаскивал из сундука, кому-то носил, показывал.

Кто? Кому?

Да кто угодно — никакого замка на двери каморки не было, она лишь изнутри на засов запиралась. Да и зачем тут замок? Не нужен, красть нечего, да и не имелось на усадьбе воров. Давно б уж вычислили да отрубили руки.

Молодой человек задумчиво покачал головой — однако! Кто-то ведь в его сундуке рылся. И хорошо бы узнать — кто?

Рыжий Кузьма? Рахман-управитель? Шитгай?

Ну, Шитгай вряд ли руки будет пачкать — не так воспитан, все ж — степной багатур, никак негоже в чужих вещах тайком от хозяина шарить. А вот эти двое — Кузьма с Рахманом — могли. Запросто могли — сволочи те еще.