Кукловод. Книга 2. Партизан

— Если я правильно понимаю, то вы хотите использовать предложение Шестакова, касающееся подвижной батареи.

— Да. Только в больших масштабах. И в основном ставку лучше бы сделать на ракетный дивизион. Если вы помните, то эти снаряды просто ужасающе воют. Так что при всем своем маломощном заряде они сыграют свою роль в психологическом плане. Хотел я их использовать для прорыва на перевалах, ну да чего теперь-то. После короткой артиллерийской подготовки в дело вступает Четвертая дивизия. И я очень надеюсь, что за ней закрепится название «Железной», так же как за отдельной бригадой, на базе которой она была создана. Вот такой план. Вчерне.

— Хм. Я бы еще предложил усилить дивизию Деникина хотя бы одной кавалерийской бригадой, — помяв подбородок и не отрывая взгляда от карты, задумчиво произнес Ломновский. — Можно взять казаков у Каледина. Он как раз неподалеку, и бригада вполне сможет добраться до места сосредоточения самостоятельно. Тут только половина конного перехода.

— Ну что же, разумно. Остается подумать, как этой идее придать удобоваримый вид. И боюсь, что чуть ли не самым сложным будет решение вопроса с железнодорожным транспортом.

— Ну что, друзья, позвольте вас поздравить. Наше концертное выступление пришлось германцам по вкусу. Правда, железку уже к утру восстановят, но это им мало чем поможет.

Передал телефонную трубку Репину, который сразу приложил ее к уху, и тут же на его лице появилась кислая мина. Вот так всегда, чуть что интересное, так сразу же трубку из рук рвут, а как муть какая, бери и слушай. Поэтому он, так же как все, внимательно посмотрел на Шестакова. Не дал послушать, так пусть хотя бы расскажет.

— А поконкретнее нельзя, Иван Викентьевич? — Это уже поручик Чирков выражает свое нетерпение.

— Можно и поконкретнее. Макензен решил задействовать последние резервы и начал переброску войск на передовую. Те два эшелона, что мы с вами отправили под откос, как раз и занимались переброской войск. В результате диверсии погибло триста сорок два человека. Девятьсот тридцать три получили ранения и госпитализированы. Ну что же, друзья, неплохо. Очень неплохо.

В ответ на эти слова бойцы начали недоумевающе переглядываться и чесать в затылках. Сразу заметно, что ожидали куда большего эффекта. Ведь два больших эшелона с вагонами, битком набитыми солдатами, отправили под откос. Картина была такой, что, казалось бы, никому там не выжить. Оба места были очень удобными для диверсии. В обоих случаях спуск и поворот дороги. Так что с рельс сошли все вагоны. Грохот и ор стояли такие, словно наступил конец света.

— Ну чего удивляетесь? — обвел взглядом бойцов поручик Чирков. — Вы же хлебнули передовой, сами знаете, как там бывает. Пушки садят так, что кажется, никто не выживет, а поднимаешься в атаку, по тебе начинают стрелять. Так и тут. Но вы подумайте о другом. Макензен ведь все равно направит туда резервы, а значит, добираться они будут всю ночь и утром усталые пойдут в атаку. А что такое усталый солдат, я вам рассказывать не буду.

— И вы абсолютно правы, господин поручик. Но решение принято другое, — возразил контрразведчику Шестаков. — На железной дороге выставят серьезную охрану, и переброска начнется, как только восстановят дорогу. Макензен тоже прекрасно понимает, что значит утомленный солдат. Кроме переброски на передовую, ему понадобится какое-то время для рассредоточения и ввода в бой своего последнего резерва. А это значит, что мы не просто нанесли серьезный урон, а сорвали начало утреннего наступления. Глядишь, может, именно эта пара часов поможет нашим организовать контрудар.

— Ваш бродь, так, может, рванем наши заряды под мостами? — возбужденно произнес Бирюков.

— А к чему? Все эти мосты не имеют никакого отношения к подводу подкреплений на передовую. Закладки делались на случай, если Макензен задумает перебросить войска на другой участок. А просто так рвать мосты я не желаю. Мы с вами знаем, что эти мосты заминированы, и, случись необходимость, мы сможем этим воспользоваться. Потом.

— Боюсь, что если германцы прорвут-таки фронт, то от этих закладок будет мало проку, — не согласился поручик.

Он уже не удивлялся тому, что Шестаков всякий раз, когда у него была такая возможность, старался разъяснить подчиненным, что и как. Наблюдая за диверсантами, Чирков даже пришел к выводу, что осознание степени важности предпринимаемых деяний способствует тому, что солдаты подходят к делу более ответственно. С душой, что ли. Если можно так выразиться по отношению к убийству себе подобных. Поэтому и сам старался разъяснить бойцам свое видение ситуации.

— Это как? — тут же поинтересовался унтер Рябов.

— А вот как. Если германцы смогут прорвать фронт, то боюсь, что нашим придется драпать так, что пятки сверкать будут, — невесело ухмыльнулся поручик.

— В таком случае надо помешать Макензену подвести резерв. Все нашим легче будет, — убежденно произнес Бирюков.

— У нас не так много взрывчатки, чтобы проделать это еще раз.

— Снять ее с тех мостов, которые сейчас рвать не думаем.

— Успокойся, Савелий, и вы все тихо! — подняв руку, успокоил заволновавшихся бойцов прапорщик. — Сейчас идти на железку — это верная смерть. Но мы свое дело сделаем.

— И что вы предлагаете? — не скрывая интереса, спросил поручик.

— А мы захватим германскую батарею. Ту, что в десяти верстах от нас. А потом расстреляем очередной германский эшелон. Даром, что ли, артиллеристы учили нас обращаться с пушками. Оно, конечно, не с германскими, а с австрийскими, ну да пушка, она и есть пушка.

— Нас только двенадцать, — напомнил поручик.

— Ничего. Мы их потравим, как крыс, — похлопав по висящей на боку фляжке, успокоил прапорщик. — Спокойно, братцы. Спокойно. Честно нужно воевать с тем, кто честно воюет с тобой. А германцы воюют нечестно. Травят солдат газами. Хотите знать как? А просто. Открывают баллоны и выпускают отраву по ветру, и, когда та отрава добирается до окопов, спасения от нее, считай, нет. Люди начинают задыхаться. Мало того, газ разъедает легкие, и человек начинает кашлять кровью, а потом умирает. И вы, господин поручик, должны были об этом слышать.

— Разумеется, я об этом слышал. Но ведь это было на французском театре действий.

— Вы думаете, германцы постесняются применить газ против нас? Да они нас и за людей-то не считают. Австрийцы — они другие хотя бы потому, что в их империю входят самые различные народы, в том числе и славянские, и они не могут вести себя по-свински. А германцам плевать на нас.

— Поэтому вы не стали травить австрийских солдат, когда уничтожали их батарею?

— Именно, господин поручик. Ладно, в любом случае я это сделаю лично, и совесть каждого из вас останется чиста. Репин, сворачивай связь. На тебе и Бирюкове — обнаружение телефонного провода, идущего на батарею, и готовность его перерезать, как только возникнет необходимость.

— Слушаюсь, — в один голос ответили солдат и вольноопределяющийся.

— Все братцы. Времени мало. Выдвигаемся.

Не сказать, что бойцам пришлась по душе идея травить противника ядом. Но с другой стороны, и возражать особо они не стали. Разве только поручик пытался переубедить Шестакова, но не преуспел на этом поприще. Что же касается прапорщика, то для себя он уже давно все решил, и уничтожение одной из батарей таким незатейливым способом им предусматривалось изначально.

Ну не могли германцы выставить батареи колесо к колесу или хотя бы в пределах видимости одной от другой. Обязательно найдется лесок или холм, который скроет какую-нибудь батарею от постороннего взора. И разумеется, он оказался прав. Они успели изрядно полазать по прифронтовой полосе, где Шестаков и присмотрел одну из батарей в качестве жертвы. Артиллеристы располагались чуть в стороне от участка сосредоточения основных усилий армии Макензена, а потому там плотность войск, и артиллерии в частности, была не такой высокой.

Все прошло как по нотам. После полуночи Шестаков в паре с прикрывающим его бойцом пробрался к полевой кухне. Неподалеку были разбиты палатки, в которых отдыхали артиллеристы. А также парочка часовых, которые безбожно нарушали устав караульной службы, сойдясь в сторонке от кухни, чтобы поболтать и выкурить по сигарете.