Смоленский поход (СИ)

— Но-но! я и есть самый осторожный и рассудительный, а как найдется кто-то осторожнее меня — убью на хрен, и снова стану самым осторожным!

Рядом раздалось какое-то причитание и сразу стало понятно, что спохватившиеся наконец холопы Романова после недолгих поисков нашли-таки своего непутевого господина. Оглянувшись, я увидел благообразного, седого, но еще довольно крепкого старика и здоровенного детину ростом с коломенскую версту с глуповатым выражением на лице. Старик шумно радовался нашедшемуся бояричу, не забывая выговаривать детине за то, что тот-де проворонил молодого хозяина. Последний, впрочем, ничуть не гневался на них и лишь глуповато улыбался.

— Вот что любезные, — обратился я к холопам, — за то, как вы следите за своим господином, следовало бы вас вздернуть на ближайшей осине! Но не ждите, что вам удастся так легко отделаться, как вернемся в Москву, обязательно расскажу про вашу службу инокине Марфе, вот тогда вам точно небо с овчинку покажется!

Холопы, сообразившие, что перед ними царь повалились в ноги с криками — «не погуби». Я довольный произведенным эффектом вскочил на коня и крикнул Мише:

— Не отставай, а то и впрямь потеряешься! — и тронул бока Волчка шенкелями.

Ржев некогда бывший столицей отдельного княжества за время смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда* и от безденежья, составив конфедерацию в полном составе усвистал куда-то в Литву.

—---

*Жолд. — Жалованье польских военных. От него же название жолнежь.

Заняв своими войсками город я, наконец, решил, что приключений пока достаточно и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву, как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только незнающий усталости Михальский рыскал со своей хоругвей вокруг собирая сведения и громя мелкие банды разбойников и мародеров. Оставшиеся в Вязьме войска подошли через двенадцать дней и я с удивлением увидел рядом с Анисимом покачивающегося в седле Петра Казарина. Выслушав доклад Пушкарева о прибытии, я вопросительно уставился на бывшего стрелецкого сотника.

— Невели казнить великий государь, — снял тот шапку, — а только боярин князь Черкасский, воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне сказал невместно воеводой быть.

— Вот как, — проговорил я напряженным голосом, — а грамотку мою князенька, в которой я тебя воеводой поставил, видел?

— Видел.

— Дозволь слово молвить, государь, — обратился ко мне Пушкарев.

— Говори.

— Князь Дмитрий Мамстрюкович, назначил Пушкина временным воеводой еще до того как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и об том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.

— Так значит князь, о делах радеет, а до повеления царского ему и дела нет?

— Прости государь, — вступил в разговор Вельяминов, — но следовало ожидать, что взбрыкнут бояре. По древним обычаям ты сотника паче меры наградил.

— Вот же черт, как не поступи сейчас худо будет! И от слова отступиться нельзя и свару затевать не годится. Хотел же Пожарского большим воеводой поставить, а он как на грех занедужил…

— Нельзя было Пожарского государь, — покачал головой в ответ Вельяминов, — уж больно он родом мал перед прочими боярами. Ты его главным оружничим пожаловал и то косоротились, а уж первым воеводой в большом полку и говорить нечего….

— Ладно, князь Черкасский свою судьбу сам выбрал, а делать сейчас чего?

— Государь, ты обещал Казарина сделать воеводой, так сделай. Чем Ржев для того Вязьмы хужее? Городок конечно поплоше, но и к Литве поближе, сюда охотников бархатные порты протирать куда как меньше будет. А князя Черкасского можно за поход так наградить, что и порухи чести не будет и он сам, да и любой другой боярин, трижды подумает, как такое допустить.

— Быть посему, — сказал я, немного подумав.

Слава создателю, разговор этот состоялся в узком кругу. Пушкарев и Вельяминов свои люди, а остальным знать про случившееся необязательно.

— А где царевич Арслан?

— Так с большим полком идет, — откликнулся тут же Анисим.

— Как это, Черкасский что совсем ума лишился?

— Не гневайся государь, — вступился за воеводу Вельяминов. — Тут князь Дмитрий Мамстрюкович прав. Касимовцы воины неплохие, но больно своенравные, против них опаску иметь надобно. Будут без пригляду — кинуться грабить, а как награбятся, так уйдут домой. Вот дойдем до Смоленска, тогда и напустим их на литву, а до той поры пусть при большом полку идут.

— Государь, а я тебе гостя привез, — попытался отвлечь меня Пушкарев, когда Казарин ушел принимать хозяйство и мы остались одни.

— Какого еще гостя? Анисим, как бог свят, если ты бабу притащил, я тебе не знаю что сделаю!

— Нет, государь, я же сказал гостя, а не гостью. Хотя если прикажешь, то могу и… ладно-ладно, не гневайся. Духовника я твоего привез, он вместе с большим полком шел.

— Мелентия? Ну-ка зови.

Иеромонах пришел почти сразу, как будто ждал неподалеку.

— Что отче, устал молиться в одиночестве и решил меня навестить?

— Что делать государь, хоть я и монах теперь, а в стороне от рати тяжело оставаться. Решил, может, я здесь пригожусь.

— А гимназию на кого оставил?

— Так ведь лето теперь, школяров пора на вакации отправлять, да их еще толком и не набрали. Вот осень придет, и наберем учеников, а пока Игнатий твой все к учению готовит.

— Чудны дела твои господи, ты иезуиту души школяров собираешься доверить? А нас с тобой не сожгут на пару, когда мы из похода вернемся?

— А кому ведомо что он иезуит? — не смущаясь, ответил Мелентий, — я ему велел в мирское переодеться, да книги готовить. Едва ты в поход ушел привезли в Москву вещи что воровские казаки у его товарищей отняли когда уходили от Марины с Заруцким. Склянки, правда, побили почти все, но кое-что лекарю твоему осталось, так он теперь из башни своей и не выходит, нехристь. Книги же и прочие бумаги я забрал, да припрятал до времени. А среди них была «Космология» Аристотеля и еще кое-что. Вот я и велел Игнатию твоему русский язык покуда учить, да готовиться к тому что будет латынь преподавать, а еще грамматику латинскую и риторику. Все же он твой подданный, хоть и из немецких земель, так что пусть хлеб не даром ест.

— Стало быть, не боишься иезуитов?

— Да что ты, государь, заладил иезуит, да иезуит! А где прикажешь учителей брать? Я сам на латыни только растолмачивать могу, да и то не шибко, а грамматики и вовсе не ведаю. Можно конечно греков позвать, но там на пятерых православных будет трое тайных католиков, а двое что останутся явных! А этот хоть сразу понятно кто такой и чего от него ждать. Ничто приглядим!

— А то, что он мой подданный, это он тебе рассказал?

— Ага, а что соврал?

— Да-нет, ну почти. Ладно, в моих землях в Мекленбурге есть город Росток, а в нем большой университет. Я через Рюмина, велел прислать ко мне учителей добрых, да учебников сколь потребно. Хватит на гимназию и на академию.

— Это еще зачем?

— Затем, что учиться надо. Среди священников, сам поди ведаешь, дай бог чтобы половина хоть худо читать могла. А уж в чем вера заключается внятно объяснить, разве один из десятка. И что хуже всего, иерархи церковные недалеко ушли. Вот и начнем учить, чтобы если не при детях моих, то уж при внуках такого не подобия точно не было.

— А священное писание тоже твои немцы толковать станут? — подозрительно спросил Мелентий