Учитель афганского

«Может, я уже под кумаром, и ничего не чую?» — спросил он себя. Не похоже, что так.

И он, плюнув на все предостережения, сунул папироску в рот, делая третью затяжку, четвертую, пятую и так до тех пор, пока не докурил бычок до самых губ.

Вкус напоминал табак, только с ароматический добавкой. В общем, несолидный вкус, дамская штучка.

Выглянувший следом Кайдар увидел Карвера, как ни в чем не бывало поливающего окрестности и поющего некую песню без слов. Все было бы ничего, а к песням лысого талиб уже привык, но ему вдруг почудилось вдоль знаменитой лысины некое мерцание. Впрочем, оно быстро исчезло.

— Эй, американо! — крикнул Кайдар. — Три минуты кончились!

— Иду! — и Карвер, действительно, пошел, причем, не прерывая своего занятия.

— Ай, шайтан! — Кайдар отскочил, боясь забрызгаться.

— Подьем! — прикрикнул Браин. — Выходи строиться, шакалы! Разлеглись как ослицы на солнцепеке!

Талибы споро выстроились в цепочку и, громко переговариваясь, продолжили свой путь. Карвер вклинился в середку, прямо перед ним не замедлила влезть Ширин.

Спустя какое-то время, не имея больше сил лицезреть вид ее кривых ног, он вышел из цепочки и вновь полез на косогор.

— Американо, одна минута, — раздался притворно ласковый голос.

«Придет время, я тебе покажу одну минуту», — злобно подумал Карвер. — «Я тебя заставлю мочиться в собственный зад».

Он вскарабкался наверх и замер, пораженный. Перед ним было все белым бело от тумана. Карвер вытянул руку, и она погрузилась в густую взвесь, понемногу теряя очертания, пальцев не было видно совсем.

Тотчас из глубин тумана прямо на Карвера началось стремительное движение, сопровождаемое шелестом разворачиваемых металлических лент.

— Карвер!

Он вздрогнул от неожиданного окрика и отдернул руку.

— Советую тебе не испытывать моего терпения, — сказал Кайдар, появляясь из-за пригорка. — Еще раз покинешь строй, покинешь и этот мир. Ясно излагаю?

— Пожалуй, я, действительно, больше не буду отходить от вас, — согласился он.

— Вот и славно. Я всегда знал, что когда дело касается собственной шкуры, американцы тупы не настолько, как кажется.

Карвер вернулся на свое место позади прыгающей задницы кривоногой спутницы. И в этот момент началось.

В воздухе повис громкий рокот, как если бы по железной плите тащили танк с заклиненными гусеницами. Источник находился не дальше мили от них и быстро приближался, двигаясь по руслу вслед за ними.

— Плаксы! — раздался дикий вопль, чтобы тут же оборваться вместе с пистолетным хлопком, и над толпой царственно возник Браин с еще дымящимся оружием.

— Заткнитесь все! — крикнул он, перекрикивая шум толпы. — Мне плевать, кто там гонится за нами, и я бы мог прямо сейчас дать чудищу бой и всыпать ему как следует, но моя цель — минарет. Поэтому мы сейчас быстро и организованно совершим марш-бросок. Только если кто думает, что марш-бросок это бег во все лопатки и в разные стороны, то сразу почувствует разницу, когда умрет вслед за предыдущим трусом.

Талибы со страхом вернулись в строй, и опять Карвер с ненавистью обнаружил перед собой мерзкую задницу Ширин. «Видно судьба сдохнуть с такой противной шлюхой перед глазами», — обреченно решил он.

Рокот не ослабевал ни на секунду. Что бы ни было его источником, оно быстро приближалось, и, судя по всему, в течение ближайшей четверти часа должно было их нагнать.

И опять что-то произошло. Все перекрыл вновь возникший шум, и прошло довольно много времени, пока Карвер понял, что шум издает его голова.

Она вдруг резко надулась на манер воздушного шара, касаясь самих небес. После чего из-за отсутствия шеи, которая не замедлила превратиться в нитку, стала опасно клониться вбок и даже упала на плечо. Голова сделалась легкой и невесомой, иначе и быть не могло: шар все-таки.

Карвер, несколько удивляясь такой метаморфозе, стал возвращать голову на место, одновременно ужимая до нормальных размеров. Через некоторое время это ему удалось. Бегущие вокруг талибы кричали, не переставая, но до Карвера не доносилось ни звука. Похоже, как если бы он голову и ужал, но ушей на ней так и не появилось.

Прыгающая перед ним хромой козой, Ширин тоже подверглась чудесному изменению. Именно чудесному. Ноги женщины вдруг выпрямились, как если бы ей наступили на носки, а потом дернули кверху.

Ягодицы вздулись двумя пышными булками, которые Карвер готов был съесть даже без масла.

— На этот раз точно докурился, — понял Карвер. — Чтоб начала нравиться такая тварь, это точно край.

Редкие волосы превратились в роскошную львиную гриву, водопадом рассыпавшуюся по плечам.

— Ширин! — крикнул Карвер. — Ко мне!

Женщина обернулась, и он увидел, как меняется ее лицо. Косые глазки уступили место двум игривым огромным голубым глазищам, лицо округлилось, приобрело гладкость, стало румяным, заиграло ямочками.

Губы, это надо было видеть. Губы стали ярко красными и пухлыми, причем, особую пухлость обрели по центру, превратив весь рот в зовущую яркую розочку.

На красотке, теперь язык не повернулся бы назвать ее Ширин, кофточка трещала под напором двух торчащих, бесстыдно торчащих грудей.

Как Карвер хотел ее, боже мой. Он был даже согласен, чтобы его убили, только дали закончить.

Талибы, выскочив за очередной поворот, остановились и вразнобой закричали. Было от чего.

Они достигли своего, ибо за поворотом Махмуд пас свое стадо, и был он, в полном согласии с легендой, из золота.

Во всяком случае, статуя пастуха, восседающего на камне, выполненная в натуральную величину, была сделана из материала, очень похожего на золото, он жарко полыхал на солнце с такой силой, что на него было больно смотреть. Причем камень, на котором очень естественно примостился пастух, был выполнен не скульптором, а самой природой, это был обычный камень. В руке золотой пастух держал флейту.

Все его стадо паслось чуть дальше. Многочисленные золотые овцы и ослицы разбрелись по руслу. Лишь один буйвол выбрался на берег и замер, наклонив голову, увенчанную метровыми рогами, к траве, да так и окаменев. Вернее, превратившись в золото.

Талибы с ходу рассыпались во все стороны, быстро разбирая статуи, и даже вопли Браина уже ничего не могли решить. Одни старались разбить статуи, другие тащили их целиком.

Оставшийся перед пастухом в одиночестве, Карвер наклонился к самому лицу скульптуры, и вдруг увидел в щелях в толстом слое золота дрожащие бегающие глаза.

— Помогите, — раздался из-под брони умоляющий голос. — Освободите меня. Я больше не могу. Тело мое устало, кости искривились безвозвратно, спина болит немилосердно, я чувствую, как из нее вырастает горб. Хранители не дают мне умереть и кормят через щель. Помогите или убейте, ради Всеотца!

Карвера отвлек от него легкой толчок, и, оглянувшись, он увидел рядом давешнюю красотку. Она покачивалась перед ним, покусывая кончики прядей цвета спелой пшеницы, а груди покачивались тоже, только слегка отставая от покачивания ее тела и бесстыдно вылезая в расстегнутую рубаху. Бестыдница, в ней было все бесстыдно.

Он схватил красотку за руку и потащил наверх, к буйволу, про которого талибы как-то забыли, занятые более мелкой фауной. По пути он умудрился ее потерять, и очутился за золотой спиной буйвола уже один.

— Эй, где ты там? — крикнул он, начав снимать штаны, да и запутавшись в них.

Красотка тотчас со смехом отозвалась, перепрыгнув через врытые в землю массивные золотые рога, и с ходу опустилась перед ним на колени. Одним движением она сдернула с него штаны и воскликнула:

— Какой богатырский кутаг у господина!

Названный ею кутаг буквально выпрыгнул у него из трусов и ткнулся ей в спелые губы. Она приоткрыла их и с готовностью впустила.

Она охаживала кудаг по всей длине, вертя на верхушке остреньким язычком, словно пропеллером, и покусывая у основания.

Карвер схватил женщину за волосы и, притянув к себе, заставил заглотить кутаг целиком. Красотка только смеялась и начала стягивать с себя рубашку, потом бриджи и трусы.