Аргентина: Кейдж

— Да что они, попрятались? — возмутился Хуппенкотен, вращая рукоять настройки. — Ага, наконец-то!

Дальше слушать не стал. Выключил, поморщился:

— И здесь мужеложцы!

Хоть и не о том думал гауптштурмфюрер СС Пейпер, но — удивился. Танго «Аргентина», весь мир поет, весь мир танцует. Кроме Рейха, само собой.

— Разве нет? — удивился сын юриста, сомнения почуяв. — Вы, шеф, и без меня знаете: танго — мужской танец. Шерочка с машерочкой, и оба — при усах. А это танго еще и политически вредное.

Вновь потянулся к приемнику.

— Одни мерзавцы про Аргентину поют, другие — книжонки пишут, обещают целую планету на голову скинуть. Между прочим, наш главный...

— Стоп! — не думая, отреагировал Харальд. — Дальше не надо.

Хуппенкотен мельком поглядел в зеркальце заднего вида.

— Понял.

В салоне черного «мерседеса» их трое, но говорить могли не все.

— Тогда про другое, — сын юриста весело хмыкнул. — Это как раз не тайна, шеф. Велено не печатать, но распространять устно, чтобы кто следует, задумался. Знаете, кого недавно в Бухенвальд отправили? Юргена Ольсена!

Харальд даже плечами пожимать не стал. Мало ли Ольсенов в Бухенвальде?

— Не помните, шеф? Фильм был — «Квекс из гитлерюгенда», режиссер Ганс Штайнхофф. Ольсен этот Квекса, главного героя, играл. Смазливенький такой, белокурый, губастый, прямо душка!..

На этот раз «шеф» поминался регулярно, болтовня неутомимого Хуппенкотена была, в отличие от танго, политической и правильной, фары дальнего света уверенно рассекали тьму, мотор, новенький дизель, работал без перебоев, но Харальд, сын колдуна, уже все понял. Зеленый свет — не зря. Второй раз в жизни? Третий! Впервые — дома, в Шварцкольме. Ему было восемь, он очень испугался, рассказал брату.

— Не знаю, — удивился Отомар. — У меня такого никогда не было... Гандрий, тебе нужно немедленно к врачу!

Старший брат, такой же потомственный колдун, как и он сам, не ошибся. Уже к вечеру накатила слабость, затем ударил жар... Скарлатина! Выжил чудом, чтобы увидеть зеленый свет уже взрослым...

— Вы — параноик, Харальд, — сказал ему Агроном, прощаясь. — Вот и действуйте, как параноик.

С Агрономом они знакомы с 1924-го. Близорукий, в нелепом пенсне, с ватным лицом и блеклым взглядом, он словно слеплен из комплексов — на трех докторов Фрейдов хватит. Всем плох, кроме одного — никогда не сдает своих. И ничего не говорит зря.

Шеф чуток, как доложат — восскорбит. Но толку мало, если ты — убит!

5

Смотреть в туман не имело смысла, зато можно слушать. Вначале должен загудеть мотор, потом — резкий голос клаксона. Заодно в очередной раз перетасовать колоду. Кого именно пришлют? Расклад несложен, всего две кандидатуры...

Одна рука в кармане плаща, вторая сжимает трость. Холодно, но лучше так, чем в уютном инвалидном кресле под тремя пледами. На заседание Национального Комитета она приковыляла на костылях — но все-таки своими ногами. Потом лежала почти сутки, снова встала — и снова пошла.

— Вы из железа, Анна, — сказала ей Старуха. — Я вам очень завидую.

Подумать, так полный бред, но Маргарита фон Дервиз говорила вполне искренно. Странно тасуется колода! Им бы ненавидеть друг друга...

Мухоловка, перебросив трость в другую руку, спрятала озябшие пальцы в карман. Перчатки в чемодане, не догадалась достать. Но это пустяки, как и туман, и промозглая сырость. Туман — даже хорошо, чем меньше чужих глаз, тем лучше.

Набережная. Туман. Артюр Рембо...

— Добрый вечер, мадемуазель! Не помешаю?

Голос прозвучал откуда-то сбоку, из самых глубин белесой мглы. Темный, еле различимый силуэт...

— Не помешаете. Добрый вечер!

Ответила, даже не думая. «Номер один» в правом кармане, заряжен, проверен. Не помешает!

— О, я не грабитель, мадемуазель. Просто гуляю. А вы, кажется, иностранка?

Любитель поздних прогулок ступил в желтый прожекторный круг. Может, и не грабитель, но бродяга — точно. Старая шляпа набекрень, вокруг шеи — шарф-удавка, одежда с чужого плеча, даже в тумане видно. Трехдневная щетина, руки в карманах, мятый окурок в зубах.

— Иностранка, — согласилась она. — Вы кого-то ищете?

— Хм-м...

Бродяга задумался, ковырнул бетон носком старого ботинка.

— Пожалуй, и нет. Брожу, о своем думаю. А если кого встречу, то сразу предупреждаю...

— ...Что вы не грабитель, — кивнула девушка. — Знаете, у меня не слишком много денег, но если вы голодны...

— Очень странно, мисс.

Теперь — по-английски, чисто, без малейшего акцента. Подошел ближе, прищурился, взглянул в лицо.

— Вы мне напомнили одного молодого человека, американца. Он стоял у трапа и ждал свою девушку. Знал, что не придет, но все равно ждал. Я не голоден, мисс, но не откажусь от приличной сигареты. Надоел здешний горлодер.

Закурили вместе. Бродяга, глубоко затянувшись, одобрительно хмыкнул.

— Девушка, да еще красивая, а курите правильные, вкусные... Кстати, мне порой вопросы задают, а я отвечаю. Так что спрашивайте, если охота будет.

Мухоловка прислушалась. Ни мотора, ни гудка, только туман — и странный бродяга.

Спросить?

— Меня убьют?

Его лицо оказалось совсем рядом, глаза взглянули в глаза.

— Нет, мисс. Не должны. Слишком велика сила того, кто молится за вас.

Анна не выдержала — прикрыла веки. Туман исчез, сменившись сверкающим серебром бесконечной Лунной дороги. «Рыцарь, которому прислали белые лилии...» Ее рыцарь...

Тяжелая ладонь легла на плечо.

— И не бойтесь. Вас простят.

Анна открыла глаза. В зрачки плеснул туман. Никого...

— Вы... Вы пришли, чтобы это сказать?

Крикнула, не надеясь на ответ, но ошиблась.

— Я прихожу к тем, кому страшно и плохо на темной дороге. Может, когда-нибудь простят и меня.

Желтый огонь прожектора, горечь во рту, погасшая сигарета в руке.

Справилась, стала ровно, вцепившись пальцами в мокрый набалдашник. И тут же услышала низкий гул мотора. Белый огонь фар, резкий крик клаксона...