Черный лебедь (ЛП)

Женщина посмотрела Массимо прямо в глаза. Массимо был информатором. Будучи женщиной, она неоднократно слышала ложь и привыкла к ней. Она также знала, что никто не может лгать все время.

— Итак, сегодня он в городе, — подытожила она.

Массимо ответил ей молчанием.

Она перевела взгляд на меня. Я молча сделал умное лицо.

— Послушай, американский шпион, — сказал он вежливо, — вы, американцы, простые, честные люди, склонные к прослушиванию телефонных разговоров… Твоя совесть не пострадает, если Николя Саркози найдут утонувшим в реке По. Вместо того, чтобы дразнить меня, как это делает Массимо, почему бы просто не сказать, где Саркози? Мне надо знать.

Я хорошо знал, где должен быть президент Николя Саркози. Он должен быть во дворце на Елисейских полях, заботиться о проведении экономических реформ.

Симон проявил настойчивость.

— Ты не хочешь сказать нам, где находится Крыса? — Он показал мне ряд зубов, в ряду которых была золотая заплатка. — Расскажи нам! Это поможет Международному Справедливому Суду в решении этого дела.

Я не знал Николя Саркози. Я встречал его дважды, когда он был французским министром связи, тогда он продемонстрировал, что разбирается в интернете. Тогда он не был ещё президентом Франции и был не в Елисейском дворце, тогда, будучи журналистом, я мог предсказывать, где он будет.

— Ищите женщину, — сказал я.

Симон и Светлана обменялись загадочными взглядами. Они хорошо знали друг друга и ситуацию, им не надо было обсуждать дальнейшие действия. Симон подозвал официанта. Светлана бросила монету на стол. Они собрали нарды, отодвинули свои кожаные кресла. Затем они покинули кафе, так и не произнеся ни слова.

Массимо встал. Он занял кресло Светланы, видимо, чтобы держать в поле зрения двойные двери. Потом он стал осваивать оставленную ею пачку турецких сигарет.

Я подробно рассмотрел оставленную монету. Она была большой, круглой, отчеканена из серебра, с гравировкой в виде Тадж Махала. «Пятьдесят динаров» — было написано на ней латиницей, хинди, арабской вязью и кириллицей.

— Царящий вокруг бардак меня очень раздражает, — пожаловался Массио. Он неаккуратно заткнул бутылку с бренди изукрашенной пробкой. Он порезал пикули и сделал бутерброд с черным хлебом.

— Он придет сюда?

— Кто?

— Николя Саркози. Николя Крыса.

— Ах, этот, — ответил Массимо, жуя свой хлеб. — Я полагаю, что в этой версии Италии Саркози уже мертв. Здесь достаточно людей, желающих его смерти. Арабы, китайцы, африканцы… он уничтожил экономику юга Франции! Награда за его голову достаточно велика, чтобы купить Оливетти, по крайней мере, то немногое, что от него здесь осталось.

Я здорово замерз в своем летнем пиджаке.

— Почему тут так чертовски холодно?

— Климатический сдвиг, — ответил Массимо. — Не в этой Италии, в твоей Италии. В твоей Италии климат не выдержал людей. В этой — не выдержали сами люди. Вскоре после Чернобыля рванул большой французский реактор на границе с Германией… и все вцепились друг другу в глотки. Здесь в НАТО и Евросоюзе живут хуже, чем за железным занавесом.

Массимо гордился, рассказывая мне это. Я забарабанил пальцами по прохладной поверхности стола.

— Долго ты до этого докапывался?

— Источник различий всегда лежит в 80-х, — сказал Массимо. — В это время были совершены грандиозные технические открытия.

— В твоей Италии — ты это имел в виду?

— Верно. В конце 70-х никто ещё не понимал физику параллельных миров… но после смены парадигмы мы смогли впихнуть генератор абсолютной энергии в ноутбук. Решили все проблемы одной микросхемой.

— Здесь умеют делать МЕМС-чипы, — сказал я.

Он съел ещё хлеба и пикулей. Затем кивнул.

— У тебя есть МЕМС-технологии, а ты предлагаешь мне какие-то занюханные мемристоры? Ты меня совсем за идиота держишь?

— А ты не дурак, — Массимо отрезал ещё ломоть черного хлеба. — Но ты не с этой Италии. Твой собственный мир сделал тебя тем, что ты есть, Люка. В моей Италии ты один из немногих людей, кто может договориться с моим отцом. Мой отец доверяет тебе. Он верит тебе, он думает, что ты великий писатель. Ты написал его биографию.

— Массимо Монтальдо, господин, — сказал я.

Массимо выглядел напуганным.

— Да, это он, — Он прищурил глаза. — Ты не можешь этого знать.

Я угадал это. Многое можно узнать, благодаря одной удачной догадке.

— Расскажи, что ты чувствуешь по этому поводу? — сказал я, этот вопрос очень удобен для интервьюера, когда он не знает что спросить.

— Я в отчаянии, — сказал он, ухмыляясь, — в отчаянии. Но здесь мне гораздо лучше, чем там, где я был раньше, когда я был наркоманом и сыном известного ученого. Прежде чем ты встретил меня, Массимо Монтальдо, что ты слышал об этом человеке — «Массимо Монтальдо»?

— Нет. Никогда.

— Ты и не мог. Я не существую ни в одной другой версии Италии. Нет других Массимо Монтальдо. Я никогда не встречался со своей копией, и никогда не встречал версию своего отца. Это может быть очень важно. Я знаю, это что-то да значит.

— Да, — сказал я, — это определенно что-то значит.

— Я думаю, — произнес он, — что я понял причину этого. Это потому, что время и пространство это не только параметры. Это значит, что люди оказывают влияние на глобальные события. Мы действительно можем изменить мир своими действиями.

— Человеческая точка зрения, — сказал я, — хорошая основа для истории.

— Это верно, но попробуй рассказать эту историю, — ответил он, наблюдая, как падают слезы, — расскажи эту историю какому-нибудь человеку! Давай, рассказывай! Рассказывай это всем здесь!

Я осмотрелся вокруг. Тут было несколько людей, постоянных посетителей, самых обычных людей, их было около дюжины. Ничем не примечательные, не чудаки и не придурки, просто нормальные люди. Будучи обычными людьми, они интересовались только своими проблемами и делали свои ежедневные дела.

Когда-то в «Елену» приносили ежедневные газеты. Газеты выкладывались для посетителей на специально поставленной длинной деревянной стойке.

В моем мире этого больше не делали. Слишком мало газет и слишком много интернета.

Здесь в «Елене» газеты до сих пор лежали на деревянной стойке. Я встал со стула и просмотрел их. В основным это были иностранные газеты на хинди, арабском и сербохорватском. Мне пришлось попотеть, пока я нашел местные газетенки на итальянском. Их было две, обе напечатаны на поганой серой бумаге, испещренной пятнами от плохо переработанной древесины.

Я взял более толстую из них газету за столик. Я пробежался глазами по заголовкам и прочитал первые строки. Очень скоро я понял, что читаю полное вранье.

Новости не были чересчур плохи или лживы. Но было понятно, что здесь газеты читают не для того, чтобы узнавать новости. Итальянцы были скромными, колониальными людьми. Новости, напечатанные в газете, были сборником нереальных фантазий. Все важные новости люди узнавали где-то ещё.

В этом мире было нечто, известное как «Центристское движение». Оно распространилось от Балтики по меньшей мере до Балкан, по всему арабскому миру, а также в Индии. Япония и Китай придерживались мнения, что центристы — мощное движение и потому достойны уважения. Америка здесь — задворки цивилизации, где фермеры-янки усердно молятся в церквях.

Те, другие места, в которых что-то происходило — Франция, Германия, Англия, Брюссель, — они были призрачными и никому не интересными местами. Их названия были набраны с ошибками.

На моих пальцах остались дешевые черные чернила. У меня больше не был вопросов к Массимо кроме одного: «Когда мы покинем это место?»

Массимо отрезал и намазал на хлеб кусочек масла.

— Я никогда не искал самый лучший из возможных миров, — сообщил он. — Я искал мир, где мне будет лучше всего. В Италии, похожей на эту, я действительно что-то значу. Твоя версия Италии — так себе, но здесь произошел обмен ядерными ударами. В Европе случилась гражданская война, а большинство городов СССР превратились в озера черного стекла.