Динозавры (ЛП)

Поначалу палеонтологи разговаривали с Гендерсоном вежливо-холодным тоном: они были обижены и не скрывали своих чувств. Но Гендерсон расспрашивал их с таким неподдельным интересом, что вскоре они оттаяли, и Фаулер предоставил им возможность показывать гостю раскопки, а сам пошел к рабочим.

Картины давно минувших эпох произвели на физика глубокое впечатление. Битый час ученые водили его по котловану, рассказывая о существах, оставивших здесь свои следы, и строя предположения о будущих находках. В сторону от котлована отходила широкая траншея; заинтересовавшись следами чудовища, профессор Фаулер приостановил все другие работы. Затем траншея прерывалась: экономя время, профессор копал вдоль следов отдельные ямы. Неожиданно последний шурф оказался пустым. Стали копать кругом и выяснили, что гигантский ящер неожиданно свернул в сторону.

– Тут-то и начинается самое интересное, – рассказывал Бартон слегка одуревшему от впечатлений физику. – Помните то место, где ящер останавливался и, видимо, оглядывался кругом? Так вот, похоже, он что-то углядел и припустился бежать в новом направлении, об этом можно судить по расстоянию между следами.

– Вот уж никогда бы не подумал, что эти твари умели бегать!

– Вряд ли это выглядело особенно грациозно, но при шаге в пятнадцать футов можно развить приличную скорость. Мы постараемся следовать за ним, сколько сможем. Кто знает, вдруг нам удастся обнаружить то, за чем он погнался. Мне кажется, профессор Фаулер мечтает найти утоптанное поле битвы с разбросанными по нему костями жертвы. Вот все рты разинут!

– Картина в духе Уолта Диснея, – улыбнулся Гендерсон.

Но Дэвис был настроен менее оптимистично.

– Ни за кем он не гнался, просто жена позвала его домой. Наша работа на редкость неблагодарная; кажется, ты уже вот-вот на пороге открытия, и вдруг псе идет насмарку. То пласт оказывается размытым, то все покорежено из-за землетрясения, а то – что совсем обидно! – какой-нибудь идиот, сам того не подозревая, расколошматит вдребезги ценнейшую находку.

– Могу вам только посочувствовать, – кивнул Гендерсон, – физику легче. Он знает, что если ответ существует, то рано или поздно он его найдет.

Он сделал многозначительную паузу и заговорил, тщательно взвешивая каждое слово:

– Было бы куда проще, не правда ли, если бы вы могли увидеть прошлое своими глазами, а не восстанавливать его шаг за шагом при помощи кропотливых и неточных методов. За два месяца вы прошли по этим следам ярдов сто, и все же они могут завести вас в тупик.

Последовало длительное молчание.

– Вполне естественно, доктор Гендерсон, что нас весьма интересуют ваши исследования, – задумчиво проговорил Бартон, – а поскольку профессор Фаулер отмалчивается, мы стали строить самые невероятные догадки. Не хотите ли вы этим сказать, что…

– Не ловите меня на слове, – торопливо прервал его физик, – просто я грезил наяву. Что же касается наших исследований, то они еще очень далеки от завершения. Когда придет время, вы обо всем узнаете. Мы ни от кого не таимся, но мы вступили в совершенно неизведанную область, и, пока не обретем почвы под ногами, нам лучше помолчать. Держу пари, что если бы сюда явились геологи, то профессор Фаулер гонялся бы за ними с киркой в руках!

– Вот и проиграете, – улыбнулся Дэвис, – скорее всего, он запряг бы их в работу! Но я вполне вас понимаю, сэр. Будем надеяться, что ждать придется не так уж долго.

Этой ночью свет в палатке палеонтологов горел дольше обычного. Бартон не скрывал своих сомнений, но Дэвис уже успел построить на основе нескольких замечаний Гендерсона целую замысловатую теорию.

– Ведь это все объясняет. И прежде всего – почему они выбрали именно это место. Иначе их выбор просто бессмыслен. Мы здесь знаем уровень почвы за последнюю сотню миллионов лет с точностью до дюйма и можем датировать любое событие с ошибкой менее одного процента. На Земле нет другого такого уголка, геологическая история, которого была бы изучена столь подробно; наши раскопки – самое подходящее место для такого эксперимента.

– Ты и в самом деле считаешь, что возможно – пусть хотя бы только теоретически – построить машину, способную видеть прошлое?

– Лично я даже не могу представить себе принцип ее действия. Но я не рискну утверждать, что это невозможно, в особенности для таких ученых, как Барнс и Гендерсон.

– Гм. Я бы предпочел более убедительный довод. Послушай, а нельзя ли проверить твои догадки? Как насчет тех статей в «Nature»?

– Я уже послал заказ в библиотеку колледжа. Мы получим их в конце недели. В работе ученого всегда существует определенная преемственность; быть может, статьи нам что-либо подскажут.

Но статьи лишь усилили их недоумение. Дэвис не ошибся: почти все они касались необычных свойств гелия II.

– Это поистине фантастическое вещество, – говорил Дэвис. – Если бы жидкости вели себя так при обычной температуре, мир бы перевернулся. Начнем с того, что у него совершенно отсутствует вязкость. Сэр Джордж Дарвин однажды сказал, что если бы океан состоял из гелия II, то кораблям не понадобились бы ни паруса, ни машины. Достаточно было бы оттолкнуть корабль от берега, а на другом берегу подставить что-нибудь мягкое. Вот только одна загвоздочка: в самом начале пути гелий потек бы через борт, вверх по обшивке и буль… буль… буль… посудина затонула…

– Очень забавно, – заметил Бартон, – но при чем тут твоя драгоценная теория?

– Пока ни при чем, – признал Дэвис, – но послушай: дальше – больше. Два потока гелия II могут течь сквозь одну и ту же трубу одновременно в противоположных направлениях: один поток как бы проходит сквозь другой.

– Это уже выше моего понимания; все равно, как если бы я бросил камень одновременно вперед и назад. Держу пари, что объяснение этой штуки не обошлось без теории относительности.

Дэвис продолжал внимательно читать статью.

– Объяснение очень сложное, и я не буду притворяться, что понимаю его целиком. Оно основано на предположении, что жидкий гелий в определенных условиях может обладать отрицательной энтропией.

– Мне это ни о чем не говорит, я и положительную энтропию никогда не мог уразуметь.

– Энтропия – это мера распределения тепла во Вселенной. В самом начале, когда вся энергия была сконцентрирована в звездах, энтропия была минимальной. Когда во всем мире установится одинаковая температура, энтропия достигнет максимума. Вселенная будет мертва. В мире будет полно энергии, но ее не удастся использовать.

– Это еще почему?

– По той же причине, по какой вся вода в спокойном океане не способна привести в движение турбины гидроэлектростанции, а крохотное горное озерцо успешно с этим справляется. Необходима разность уровней.

– Теперь понял. Я даже припоминаю, что кто-то назвал энтропию «стрелой времени».

– Верно, это сказал Эддингтон. Дело в том, что любые часы, ну хотя бы маятниковые, можно заставить идти вспять. А энтропия – это улица с односторонним движением; с течением времени энтропия может только увеличиваться. Отсюда и выражение «стрела времени».

– Но тогда отрицательная энтропия… Черт меня побери!

С минуту друзья молча смотрели друг на друга. Затем приглушенным голосом Бартон спросил:

– А что об этом пишет Гендерсон?

– Вот фраза из его последней статьи: «Открытие отрицательной энтропии приводит к совершенно новым революционным представлениям и в корне меняет привычную картину мира. Этот вопрос будет подробнее рассмотрен в следующей статье».

– И что же?

– В том-то вся и штука: следующей статьи не было. Тому есть два объяснения. Во-первых, редактор журнала отказался публиковать статью. Это предположение можно сразу отбросить. Во-вторых, Гендерсон так и не написал следующей статьи, ибо новые представления оказались чересчур революционными.

– Отрицательная энтропия – отрицательное время, – вслух размышлял Бартон, – звучит невероятно. А все-таки, быть может, и впрямь существует теоретическая возможность заглянуть в прошлое…