Последняя Осень Флойда Джеллиса

почту. Мой виртуальный ящик был весь загажен различным

спамом и парой идиотских писем с чьими-то пожеланиями.

Наткнувшись на письмо Георга Лиамо по предстоящей выставке,

Я подробно ознакомился с «важными» документами

и около часа насиловал бабушкин сканер-принтер в надежде

отправить необходимые договоры. Кстати, меня немного

печалит весь этот технологический прогресс. Теперь мы не

пишем душещипательных посланий, не клеим марки на конверты,

а выходим в бездушный скайп, чтобы повидать далеких

и родных. Кто-то, конечно, не согласится со мной, ну

и пошли бы они в зад.

На часах было 5:38, когда Я закончил играть в офисного

придурка. В глубинах моей обезжиренной души томилась

тревога за некое незаконченное дельце. Перебирая догадки,

как пасьянс, мне никак не удавалось приблизиться к желаемому.

Потом Я бездумно начал расхаживать по комнате,

крутя руками, словно провожу зарядку. Длилось это довольно

недолго — Я споткнулся о свой же чемодан и чуть не поцеловался

с батареей. Разозлившись, Я вытряхнул все содержимое

своего багажа, желая убрать куда подальше этот

попутный прямоугольный чехол. Как вдруг мне на глаза

попался белоснежный конверт, что вручил мне по отбытии

доктор. Я осторожно поднял его, как диковинную ящерицу.

В моей ситообразной памяти пронесся загадочный голос

Карла: «Если наконец устанешь искать тот самый „последний

ключ“ своей загадки, я дам тебе вот этот конверт, в нем,

так сказать, камень всех бед…» Камень всех бед. Что же

здесь таится? По телу пробежали мурашки, и Я замер, как

на фотографии в паспорте. Хотелось прислушаться к своему

внутреннему голосу, но он словно вышел погулять, прихватив

с собою интуицию. Черт возьми, не люблю Я стоять на

пороге открытий — вечно забываю пригнуться и бьюсь при

входе головой.

И вот сижу Я в трусах на самом краю кровати и перекладываю

конверт из руки в руку. Гляжу на него, как будто он

сам сейчас расскажет о своем содержимом. Наверное, всетаки

Я ужасный трус, потому что открыть его так и не решился.

Вместо этого пошел в ванную, умылся и долго рассматривал

себя в зеркало. Человек устроен таким образом,

что всегда пускается в какие-то бессмысленные действия,

когда самое время выдернуть чеку.

Любой, кто однажды прыгал с парашютом, докажет, что,

когда его воздушный инструктор впервые дал команду

прыгать, внезапно захотелось еще посидеть и тщательней

осмотреть кабину самолета. Тем самым Я сейчас и занимался:

тщательно осматривал дурацкую кабину. Потом опять

закурил. Потом оставил слегка приоткрытым окно, а затем

подумал, что налетят комары и лучше бы закрыть… Боже,

да зачем Я вам все это рассказываю?

Короче, окончательно изнурив себя этим зловеще-таинственным

конвертом, Я его все же открыл. Открыл так

небрежно, воображая, что только и делаю всю жизнь, как

открываю эти дурацкие конверты. Затем Я достал письмо

и положил его на постель текстом вниз. Теперь Я был

в полной уверенности, что трусости во мне хоть отбавляй.

Но почему-то стыдно не было, хотя, по сути, стыдно,

конечно.

В общем… моя инфернальная сообразительность подсунула

мне одну идейку. Она, конечно, была полоумной,

но в осмыслении нуждалась. Мне подумалось, что, может

быть, стоит разбудить бабушку и попросить ее прочитать

мне вслух это послание?

…Да нет же, ты же мужчина! Мужчина, и тебе через полтора

часа исполнится двадцать пять лет. И Я перевернул

письмо. Но только чтоб оценить его объем. Объем был небольшой,

и Я посмотрел на него еще раз, дабы ознакомиться

с почерком. Почерк был вполне читаем, хотя обычно

врачи пишут как эпилептики. Затем Я проанализировал

каждую букву в отдельности, постепенно буквы сложились

в слова, и теперь в этом таился некий смысл.

Пришло время прочитать все письмо целиком. А потом

еще раз и еще. Если честно, то, наверное, Я перечитал его

раз двести. Этот посыл, этот диагноз с заключением… он

просто не укладывался в голове. Сколько бы ни приходилось

напрягать извилины и рассортировывать суть, меня никак

не покидало чувство какой-то фантастической неразберихи.

Это был шок. Это был ужас, агония с жутким вихрем визжащего

торжества.

Да будет тебе известно, мой дорогой Флойд Джел

лис, что друг твоего детства, Мартин, никогда не

умирал. Найди его. И обрети наконец себя, на ра

дость родителям и верно любящей тебя Лизе.

Доктор Карл

Мартин никогда не умирал. Никогда, вы можете себе это

представить? Наверное, сможете. Только Я не могу. Не могу,

потому что все это невозможно и никак не хочет уживаться

в моем сухом рассудке. Поминутно Я лишь выдавал: «Но почему?

» — тысячи «но почему», миллионы и миллиарды.

Камень всех бед. Это булыжник. Булыжник, ловко раскроивший

мой череп. Все это время мы существовали в разных

вселенных, а жили совсем рядом. Как это получилось? Как

вышло, что моя фантазия в одно прекрасное утро похоронила

верного друга? Почему за все эти годы он ни разу не

попытался встретиться со мной? Быть может, он переехал,

а Я воспринял это как гибель?.. Может, он нашел себе новых

друзей, а не Я смог смириться с этим предательством?

Ведь если Я и вправду достиг неких высот Художника, он

должен был обо мне услышать. Вопросы сыпались градом,

и Я не успевал от них уворачиваться. Было горько, и в то же

время Я полыхал от счастья.

Мартин жив. Никаких похорон, могил и поминок не было.

Все эти годы Я велся на очередной собственный мираж.

А мое существование…

Просто все мое существование, бытие, если хотите… оно

уж слишком иллюзорно.

И где же гарантия того, что, наконец встретившись

с забытым другом, Я обрету себя?

Как же такое вообще возможно?.. Теперь Я обладал множеством

новых деталей головоломки — но, сколько бы ни

клепал их в одну картинку, все больше запутывал сам себя.

Мой оплаканный и отпетый друг никогда не умирал…

И что из всего этого следует?

…Многоточие, и только…

Самое время исполнить танец святого Витта. Напрасно

Я пытался свыкнуться с новостью из глубин подаренного

мне конверта. Мои самые сокровенные страхи обрели форму.

Теперь Я осознал, что, как бы ни утешал себя, насвистывал

оптимистические нотки и выискивал волшебные горизонты,

— Я заблудился.

И гуляя в собственных миражах, давая имена всем и вся,

Я двигаюсь к настоящему безумию. Простите меня. Всё из

того, что Я вам поведал… вся эта душещипательная история…

скорей всего, еще один мертвый узел, в спешке накиданный

непривитой фантазией.

Мне бы не помешало немножко контроля. Мне бы не помешало

уйти от отчаянья.

А там, в небе, среди только вспыхнувших и уже гаснувших

звезд, мечется планета Сатурн. И Я искренне верю, что

все эти лихо вырожденные существа с моих картин обитают

именно там.

Между тем мне исполнилось двадцать пять лет. И Я поклялся

себе в том, что, что бы ни ожидало меня впереди,

какие бы еще испытания ни сулило воображение, Я лихо

пройду это. И больше не буду удивляться, осмысливать

и оборачиваться. Пошло все на хер.

Это одиннадцатое июня.

Мои двадцать пять и немного дна…

Глава 9

День, где кончается Осень

И вот мне предстояло самое последнее потрясение. Маленький

апокалипсис — для той далекой, заветной точки.

Я возвращался домой. Иерихонские трубы уже разверзали

небеса над моей головой, а маленький июнь как никогда походил

на самоотверженный ноябрь.

Я хорошо помню, как Лиза бросилась мне на шею и мы

долго целовались на поджаренной солнцем платформе. Мне