Последняя Осень Флойда Джеллиса

Друпи, стал охотничьей собакой. Было множество породистых

собак, что гонялись за лисой, и неизвестно как туда

попал этот Друпи. И все собаки потешались над ним. А он

в итоге выследил лису, которая спряталась в шкаф, и, короче,

хеппи-энд. Но больше Я любил комиксы о Дональде Даке

и его маргиналах-племянниках — ох, как они над ним измывались!

Мы с Мартином постоянно обменивались этими

журналами.

Мне подумалось, что Я небывало старый, раз вспоминаю

какие-то журналы и умиляюсь этому. Принадлежащий мне

живот издал протяжный звук с мольбой о пище. Да уж, сегодня

Я съел только крошечный кекс и выпил стакан какао.

В этих больницах никогда не нальют кофе, только гадкий

какао. Не знаю ни одного человека, который сидел бы дома

и попивал какао — такую дрянь дают только во всевозможных

больницах. Короче, мне захотелось есть. До отправления

поезда оставалось минут десять, в любом случае за десять

минут любой соображающий человек может добыть еду.

И, подгоняемый мыслями и голодом, Я покинул поезд и ринулся

на поиски пищи. Но это не так важно. То есть Я хочу

сказать, что упомянул о голоде и пище лишь потому, что за

всем этим последовало нечто странное.

Солнце грело затылок, Я медленно перебирал ногами

и так же медленно кусал злосчастный пирожок, наполненный

некой массой, выдаваемой за картофель. Почти уже дошел

до покинутого мной вагона и даже почти проник в него,

как вдруг…

То ли все дело в моем чемодане, то ли в моих ленивых

ногах, или вовсе в муляжно-картофельном пирожке, но,

в общем, Я повторил свой детский подвиг — не дотянул

пару сантиметров до порога поезда. К сожалению, осознание

этого пришло, когда Я упал между поездом и его возлюбленной

платформой. Вроде бы проходящие мимо люди

ринулись мне на помощь, достали мой чемодан и меня

самого. Все помнится слишком смутно, Я отшиб ладони,

левое колено и самый край подбородка. Мне даже показалось,

что Я потерял пару зубов, но, слава богу, это почудилось

с испугу. Необычайно опечаленный, Я проник

в недавно оставленное, но уже неисправимо чуждое вагонпространство.

Наверное, мое сознание все еще было шокировано произошедшим;

рефлекторно Я даже все еще жевал подло сбежавший

от меня пирожок. Вся приподнятость настроения

улетучилась разом. Кому Я вру, дальше только хуже. Я живу

в своем мире и, как ни стараюсь затащить сюда соучастников-

соседей, падаю и отшибаю все конечности. Может, скоро

рухну, и это будет в последний раз. Мое имя забьют в «Википедию

», и люди всех национальностей будут вдумчиво

вчитываться в эти унылые сказания. А на моем надгробном

камне будет написано что-то типа «Жил. Мечтал. Помер.

Эх :(» — и прогуливающие школу подростки будут забивать

неподалеку косяки и спорить о моих вкладах в мировую

культуру. Может, лучше пересилить себя и в завещании

утвердить кремацию? С другой стороны, земля куда милее,

чем огонь. Вдруг опарыши, вкусившие моего тела, превратятся

в невообразимо прекрасных бабочек с замудреными

письменами на крыльях. И люди будут плясать полонезы,

а кто-то впервые займется любовью. Порой думаешь, что без

тебя и мир не тот, а стоит откинуться, как кто-то непремен

но станет целоваться на закате с вдумчивой мулаткой или

рубиться в покер, смеясь как одержимый.

Вот уж гнусность.

Машинист объявил отплытие, и все мы дружно тронулись.

Где-то на дне моего чемодана покоилась книга Ирвинга Стоуна,

но Я не люблю, когда в публичных местах люди роются

в чемоданах, и поэтому тоже не стал. Минут через десять

вышел покурить в тамбур и снял с себя кофту, накинув ее на

спину и перевязав узлом рукава. Раньше бы ни в жизнь не

поехал в одной футболке. Мои комплексы по поводу худобы

не давали покоя всю юность. Очень часто Я прел в рубашках

с длинным рукавом только потому, что не имею мышечной

массы. Мама постоянно твердила, что Я — суповой набор.

Смешно. Людям, которые интересовались: «Не жарко ли

тебе?» — Я говорил, что сегодня меня жутко знобит. Вот ведь

глупость. Сейчас Я уже не тот; конечно, худой, как и прежде,

только на мнения окружающих уверенно плюю.

Потом Я опять вернулся в вагон, на свое сиденье. Дико

хотелось чего-нибудь почитать.

Быть может, даже почитал бы комикс про этого Друпи, но

малыш уснул на руках своей мамы, и Я не осмелился потревожить

их уют. Так Я и ехал. Смотрел в окно на людей и дымящие

вдали заводы, потом начал читать рекламные объявления,

расклеенные по всему поезду. Это довольно-таки скучное

занятие — сплошная пропаганда прокладок и мазей с дурацкими

названиями. Минут через пять мне пришло в голову

отправить Лизе сообщение «Я помню о тебе». Только ответа

за этим не последовало. Тогда Я решил написать СМС Ринго.

Оно было слишком длинным, и, перечитав его несколько раз,

Я отправил только концовку: «Ты тот еще гондон!»

Как ни странно, и тут возникло молчание.

И Я решил написать своей маме.

«С немалыми усилиями Я покинул больницу и теперь несусь,

вконец обезумевший, по болотам и погребам. С не

покидающей тебя любовью! Оливер Маразматио».

Ее звонок опередил отчет о доставке.

— Что случилось? Где ты?

— Доктор Карл благословил мой побег. Я еду в поезде

к нашим сородичам.

— С тобой все в порядке? Когда ты вернешься домой?

— Я в полном порядке, но когда вернусь, не знаю. У меня

каникулы. Летние. А летние каникулы обычно идут все лето.

Да и зачем Я вам там? Поживите для себя, сходите в театр.

— Сынок…

— Мама, все о’кей. Я все так же молод и красив. Пожалуйста,

отправь в больницу посыльного. Прямо этому Карлу всучите

вафельный торт и книжку «Серебряные коньки». Это

для моих друзей. Мам, ты слышишь? Обязательно отправь,

Я обещал.

— Хорошо. Звони мне. Мы с папой надеемся, что ты знаешь,

что делаешь.

— Да. Вроде бы знаю. Не забудь про посыльного. Торт

и книга. Они ждут, не подведи. Ну все, присмотри за кошаками.

Пока.

— Хорошо. Я записала. Пока, сыночек. Целуем тебя.

И вот завтра мне исполняется двадцать пять лет. Не правда

ли, ирония?

Недалеко я уполз от ребеночка, восседавшего на коленях;

может, из-за этой опеки мне и почудилось, что в моей семье

есть дети помладше. А поезд, словно насмехаясь, прибавил

ходу. Несмотря на открытые окна, здесь очень душно. Будь

Я в автобусе, уже бы начал свое представление. Я покурил

и вновь вернулся к разглядыванию рекламок. Теперь Я читал

их задом наперед, пытаясь найти в этом тайный смысл. Вы

вот знали, например, что «У Пожилого» наоборот будет «оголижоП

У»? Я таки дивился своему открытию. Потом все же

решил почитать книгу, только сколько ни разрыхлял чемодан,

книги не нашел. Зато нашел свой молескин с несколькими

сотнями рисунков и набросков.

Сколько энергии и времени мне потребовалось, чтобы

забить эти чистые листы столь причудливыми жителями!

В груди ластилось какое-то скомканное чувство стыда

и гордости. Я увидел в середине блокнота вложенное приглашение

на свою выставку, выданную мне Папо-Карлом.

Третье сентября. Это дата. Выставка будет третьего сентября.

Странно, вроде как дело было намечено на конец осени.

Хотя чему Я опять удивляюсь? В самом низу этой брошюры

мелким-премелким шрифтом был напечатан телефон организаторов

данного мероприятия. Наверное, надо бы позвонить

по нему. И Я позвонил.

— …Але. Але, здравствуйте. Это по поводу выставки третьего

сентября.

— «TRUE ART day», добрый день, меня зовут Анна. Что вас

интересует?