Ардагаст и Братство Тьмы

Узкой долиной среди каменных гор течёт неширокая река Уса. Угрюмы, голы и безлюдны Уральские горы здесь, менее чем в трёх днях конного пути от Ледяного моря. Не растут на скалах деревья — лишь вконец измельчавшая берёза, да кедровый стланик, да мхи с лишайниками заставляют зеленеть бесплодные склоны. Осень ещё подходит к своей середине, но горы здесь уже надвинули снеговые шапки. Между горами Хойдыпэ и Хуробада, где от скалы до скалы всего двенадцать локтей, ущелье перегораживают ворота, покрытые чёрным, тускло блестящим веществом, надёжно скрывающим щель между створками. Лишь кое-где вверху выглядывает позеленевшая медь. Из-под ворот с шумом вытекает река. На прибрежных камнях чернеет загадочное вещество, застывшее много веков назад.

Над пустынными горами пролетел огромный коршун, опустился у самых ворот. С его спины слезли трое; кузнец, его жена и Яг-морт. Ведьму-сороку Корт-Айка с собой не взял — чтобы важному делу не мешала бабья грызня. Сизью взобралась на плечи волосатому великану, взяла из рук мужа горшок и принялась водить кистью точно посреди ворот, а кузнец приговаривал заклятия. Тем временем по ту сторону ворот нарастал шум. Бессвязный говор, рычание, визг... Не поймёшь, кто там — люди, звери, бесы? И сколько их? Или это рвётся на свободу одно громадное, многоголовое, многоголосое чудовище?

Загудели, задрожали под ударами изнутри ворота. Сизью едва сумела окончить свою работу. Блестящая смола, размягчаясь, потекла вниз, образуя ложбину, обнажая красную медь, кованную некогда небесным кузнецом. Ещё сильнее затряслись ворота. Зверь-человек, потрясая поднятыми кулаками, торжествующе проревел что-то на языке, понятном лишь ему да тем, кто ломился в ворота с той стороны. Коршун открыл клюв, и оттуда в проступившую щель ударили молнии.

Ещё один, самый мощный удар изнутри — и ворота со скрежетом распахнулись. Тёмным, ревущим, неудержимым потоком хлынула в долину толпа странных, страшных, уродливых существ. Покрытые шерстью или змеиной чешуёй, с копытами на ногах, с собачьими головами и вовсе без голов... Но все они шли на двух ногах, все были больше или меньше подобны людям. И это было в них самое страшное. Одетые в шкуры, а то и вовсе голые, увешанные украшениями из человеческих костей и зубов неведомых тварей, самоцветами и золотыми самородками, они радостно потрясали дубинами, деревянными копьями, каменными топорами. У многих было железное оружие и даже доспехи.

Казалось, никто и ничто не может остановить или направить этот поток. Даже огромный коршун взлетел, уступая им дорогу. Многие уже карабкались по склонам ущелья. Но по одну его сторону встал Яг-морт, по другую — кузнец с ведьмой. В руках у них были жезлы, увенчанные черепами, похожими на человеческие, но с огромными клыками. Повинуясь взмахам этих жезлов, грозный поток послушным стадом двинулся вниз по долине.

За воротами были видны обрывистые скалы, а под ними — зев громадной пещеры, похожий на разинутую пасть подземного чудовища. И эта пасть, будто лаву, извергала сотни, тысячи подземных обитателей. Люди незнаемые шли в мир, которого сами не знали, а жителей его одинаково ненавидели, уже не отличая изгнавших их арьев от остальных народов. До сих пор лишь самые храбрые подземные воины выбирались на поверхность через пещеры, чтобы убивать, мучить, пожирать попадавшихся им людей. В нижнем мире, среди бесов и страшных зверей минувших времён, изгнанники научились одному — убивать ещё безжалостнее. Они хотели сохранить в чистоте исконные лесные обычаи, но не сохранили даже облика человеческого.

А на скале над пещерой стоял старик громадного роста, с длинной седой бородой, с железной палицей в руке, и взмахам этой палицы подземная орда повиновалась ещё усерднее, чем жезлам с черепами. Старик ненадолго прискакал сюда на чёрном крылатом коне с востока, где сейчас кипела битва. Там его почитали как быкоголового Эрлик-хана, здесь величали Кулём и Нга. Рядом со стариком довольно потирала руки старуха с распущенными седыми косами.

Из-за камней на склоне Хуробады за ордой наблюдали четверо волхвов и три волхвини. Точнее, их души. Они долетели сюда слишком поздно, выдержав по дороге жестокую схватку с целой стаей духов. Теперь закрыть ворота или обрушить вход в пещеру не смогли бы даже все семеро.

Войско росов, манжар и коми шло на север. Вверх по Каме, затем по Вишере и Колве. Двумя тёмно-зелёными стенами поднимался лес, совсем непривычный даже для лесовиков-венедов: ни дубов, ни берёз, одни ели, да пихты, да кедры. Гунны такой лес называют «тайга». И как тут жить? За весну и лето, поди, зелёного листочка не увидишь. Недаром и людей тут нет, только кое-где деревеньки и охотничьи избушки пермяков. Лесное племя венеды, однако, сразу зауважали. Работящие люди пермяки и смелые. Лес выжигают, как нуры или северяне, хлеб сеют, скотину пасут и не боятся нечисти ни лесной, ни водной, ни болотной.

А нечисть тут была наглая и вредная. Лешие — волосатые, часто однорукие и одноногие — норовили увести коней или запутать воинов в чаще, водяные — затащить в омут. При этом пермяков и манжар трогать опасались: ведь здесь был грозный Перя, о котором весь лес знал, что он лешака убил, жену его себе забрал, а водяного за бороду из реки вытащил. Зато отыгрывались на росах, которых считали степняками, беспомощными в лесу. А на запустевших городищах и в заброшенных избах обитали низенькие чёрные существа, которых росы прозвали «чудами». Очень уж те хорошо умели и чудиться, и оборачиваться — хоть людьми, хоть зверями, а то и вовсе невидимками делаться. И пакостили, особенно по ночам, больше всей остальной нечисти.

Вскоре, однако, нечистым пришлось убедиться: от Шишка и нуров-оборотней ни в какой чаще не скроешься, а лесную ведьму Милану, не говоря уже о Вышате с женой, никакой чуд не переколдует. Хорошо зная вражду леших с водяными, Шишок ловил и бросал: первых в воду, а вторых в заросли. Разбирайтесь, мол, между собой, а не с нами. Удалось поймать нескольких чудов. Оказались они обычными пермяками, которых настоящие чуды младенцами украли и вырастили у себя, обучив всем своим чарам. А вместо них оставили подменышей: с виду ребёнок, а может только есть да реветь. Да и ребёнком только кажется, а на самом деле — деревянная чурка заколдованная.

Проучив сородичей, Шишок, однако, быстро мирился с ними, приглашал к костру, угощал хмельным. И вскоре вызнал, что натравливали нечисть на пришельцев Медведичи и Лаума: росы будто бы хотят заставить пермяков сводить лес насовсем под пашню.

С Колвы рать перешла на Печору, перевалив через гряду высоких холмов-увалов. Вишвамитра смеялся:

   — Ну вот, ещё одни Рипеи. Идут с запада на восток, как в священных преданиях. И опять им до Гималаев далеко.

   — В священных преданиях ничего не говорится зря, — наставительно произнёс Аристей. — Рипеи — и эти холмы, и Урал, и Гималаи, и Кавказ. Какие-нибудь из этих гор нужно преодолевать всякому, кто летит к Белому острову. Но перелететь горы мало. Нужно преодолеть в себе корыстолюбие, тщеславие, злобу, жажду власти. Даже если в твоём племени, городе или сословии всё это почитается за добродетель — стань выше этого! Поэтому Рипеи выше всех гор мира, и вершины их чисты и белоснежны. Не одолеешь их — не достигнешь Белого острова, Царства Солнца. А если и достигнешь — не сможешь ступить на его священную землю.

Вниз по Печоре лес стал ещё гуще, угрюмее, однообразнее — сосны да ели... К самому берегу подступали болота. Ноги коней вязли в холодной грязи. Приходилось рубить гать или полагаться на пермяков с их знанием охотничьих троп да на Шишка с его безотказным лешачьим чутьём. Не было здесь ни городков, ни убранных полей. Далеко друг от друга стояли маленькие посёлки племени печора. Печорцы жили не в просторных избах, а в ушедших в грунт почти по крыши землянках, кормились же только тем, что давали лес да река. Прирождённые охотники, в лесу они не были робкими, но воевать с людьми не умели и не любили и князей с дружинами не держали. От пермяков и манжар предпочитали откупаться данью.